– Пожалуйста, пропустите меня, – услышала Елена голос Доминик.

– Я тебя не держу, – послышался ленивый, вечно насмешливый голос Хьюго.

Елена расслышала, как Доминик сделала осторожный шаг, и тут же раздался еще какой-то звук.

– Отпустите меня! – раздался после короткой паузы голос Доминик. Она явно пребывала в смятении.

– Ну давай, Доминик. Один поцелуй.

– Нет!

– Ну, мы ведь уже целовались. И по-моему, тебе понравилось.

– Вы так думаете? – Акцент Доминик идеально подходил для выражения презрения.

– Да.

Потом до Елены донесся какой-то шелест, закончившийся отчетливым и упругим звуком пощечины.

– О! Черт!

– Оставьте меня в покое, – прошипела Доминик исказившимся от возмущения голосом.

Елена вновь услышала звук ее шагов – на сей раз они удалялись. Хьюго, судя по всему, продолжал стоять на месте. Елена уже начала опасаться, что он войдет в библиотеку, но в этот момент из-за двери донеслись приглушенный смех и тихие удалявшиеся шаги.

Вернувшись из церкви, Елена заявила, что пойдет вздремнуть, и Айзенменгер решил воспользоваться случаем и погулять, чтобы на досуге обдумать происшедшее.

Он совершенно не знал поместья, и у него не было карты, но, даже если бы она у него была, он не стал бы в нее заглядывать. Джон хотел подумать, а в таких случаях он всегда шел куда его вели собственные глаза. Утром он позвонил старой приятельнице, которая работала на факультете патологии в Королевском медицинском центре в Ноттингеме, и попросил ее о небольшой услуге; и вот, перед самым его уходом, она ему перезвонила, и теперь у него появилась новая тема для размышлений.

По чистой случайности он снова оказался возле того места, где был найден младенец. Там по-прежнему стояла палатка, вокруг которой тянулась желтая пластиковая заградительная лента. Место и без того выглядело унылым, а теперь оно было отмечено безысходной скорбью, которую Айзенменгер ощущал чуть ли не физически. И хотя костей здесь уже не было, зато продолжал витать призрак; старый друг и противник Айзенменгера – смерть – уже явилась на зов.

Айзенменгер был вежливым человеком и не хотел расстраивать особу, почитавшую его своим спутником. Он опустился на ствол дерева и взглянул на трепетавшую от ветра полицейскую ленту.

Ну-с…

Перед ним было несколько не связанных друг с другом событий…

И все же Айзенменгер ощущал за всем этим некое единство, контуры которого, однако, были неясны.

Он чувствовал, что здесь произошло нечто чудовищное, хотя и не знал, что именно.

Однако он собирался это выяснить.

Три смерти.

За исключением той…

Он убедил себя в том, что смерть Альберта Блума была случайностью, ничем, кроме места происшествия, не связанной с прискорбным уходом Уильяма Мойнигана из этого мира.

Огонь был жадной субстанцией, пожиравшей все без остатка, а потому он являлся очень эффективным орудием убийства.

Айзенменгер не мог доказать что-либо, а потому оставалось руководствоваться единственным принципом: в отличие от остальных трупов, сгоревшие тела следовало рассматривать как результат насильственной смерти, пока не доказано обратное. А обратного в случае Уильяма Мойнигана еще никто не доказал.

Таким образом, он имел дело с одной предположительно насильственной смертью, одной смертью, скорее всего, ставшей следствием самоубийства, и одной смертью, происшедшей много лет назад.

Возможно, они даже не были связаны между собой.

Если бы не этот неясный контур…

Вокруг было холодно и сыро.