«Главный инженер строительства В. А. Ермилов — экскаваторщику А. С. Белову

Заявление

Прошу Вас считать мои действия по случаю увольнения начальника лаборатории строительства С. А. Алимова актом крайней несправедливости, самодурства и надругательства над личностью.

С подлинным верно. А. Белов».

Через все заявление размашистым, волевым почерком было написано: «Не возражаю», и стояла хорошо известная Станиславе Раймондовне подпись «главного».

— Что это? — Станислава Раймондовна удивлённо подняла брови. — Что за шутки? — Но Сашка уже подносил документ Алимову.

— Чертовщина какая-то! — рассмеялся Алимов.

— Ругать не будешь? — весело спросил Сашка и рассказал в лицах, что произошло утром. Смеялись до слёз.

— Документик будет при мне, сохраним для истории, — закончил он свой рассказ.

Смех снял тяжесть. Алимову больше не казалось, что жизнь испорчена. «Поживём, увидим», — решил он.

— Смотрите, Саша, дойдёт ваша шутка до «главного», — предостерегла Станислава Раймондовна, — он мстительный.

— Очень буду рад. Пусть смотрит, что подписывает и думает, кого увольняет!

XLII

Фёдор свыкся со своим одиночеством, мысленно навсегда отделил себя от Ольги. Всё пережитое с ней слишком уж потрясло его, выжгло душу и теперь он не хотел возвращаться к этому ни во сне, ни наяву. Когда вечером, придя с работы, он застал в общежитии Олю, тётю Катю и спящего на кровати Олежку, то так растерялся, что даже не поздоровался. Он не ждал, не был готов к встрече, а главное, искренне не желал её, так как знал, что она ничего не даст ему, ничем не заполнит душевную пустоту.

— Приехали! — сказал он, останавливаясь в дверях, подавленный и неуклюжий.

— Приехали, Феденька. Приехали. Мы Славика по дороге встретили, учиться поехал, — заторопилась тётя Катя, с горечью думая: «Не рад он нам, вон лицо как вытянулось. На Оленьку не смотрит, а она, бедная, побелела, чисто снег». — Ты, Оленька, возьми-ка у Феди фуражку. А ты Федя чего стал? Иди, на дитя посмотри вон как он без тебя вымахал!

Фёдор, держа фуражку в вытянутых руках, стороной обошёл молчавшую Олю и склонился над спящим ребенком.

Олежка сладко спал, зарывшись личиком в пеленки, сверху на одеяле лежали только его розовые, крепко сжатые кулачки. Фёдор с удивлением и испугом подумал, что ничего не чувствует, глядя на сына, разве что приятно вдыхать этот нежный запах тепла. «К своему равнодушен, а чужого любил,» — растерянно подумал он и оглянулся, ища глазами Борю.

— А Боря где?

Теплая волна благодарности залила щеки Оли легким румянцем: «Не забыл, вспомнил».

— Борю мы пока там оставили, — дипломатично ответила тётя Катя, — он теперь уже здоров, пусть к самостоятельности привыкает. С двумя сразу куда в такую дорогу тронешься? Квартиру найдём — и его заберём. Мы к тебе, Федя, насовсем приехали. Сил наших нет без тебя жить.

«Поздновато хватились, только о себе и заботятся, моего мнения не спрашивают, а я назад повернуть не в силах. Приехали… А зачем?» — со злостью подумал Фёдор.

— Ты уж, Федя, нас не гони, мы без тебя извелись, — жалобно сказала тётя Катя, — вон, посмотри на Оленьку, чёрная вся. Посмотри, так и в гроб угодить недолго. Да ты посмотри, посмотри на неё!

— Я пойду, — не поднимая глаз, сказал Фёдор, — пойду попрошу комендантшу устроить вас на ночь. Ну, а завтра провожу до станции, на поезд: домой поезжайте, дом налажен, там с ребёнком… с детьми, — поправился он, и Оля опять почувствовала прилив благодарности к нему за то, что он не отделял Олежку от брата.