– Батюшка, отец Иоанн! – сбиваясь в толпу, кинулись к нему женщины. – Покрестите нам детей! Не откажите! Нас здесь венчали, хотим и детей здесь покрестить.

Отец Иоанн обвёл руками пространство и заиндевевшими стенами:

– Так ведь холодно! Застудим малышей.

– Ничего, крепче будут! – упрямо выкрикнула молодайка. – Меня мамаша в проруби крестила, и ничего, выросла! Вон они у нас как закутаны, – она показала тугой свёрток в стёганом одеяле с прикрытым уголком личиком младенца. – Распеленаем на минутку и снова в кулёк.

– Отец Иоанн, не откажите Христа ради! – хором завели женщины. – Мы и крёстных с собой привели. А у кого крёстной не нагодило, так любая из нас согласится.

Тёплый воздух из губ прихожанок образовал над толпой облачко пара. Огромный храмовый образ Богоматери, до которого ещё не дошли руки разорителей, со скорбной улыбкой взирал на взволнованных женщин, словно тоже просил за них.

– Будь по-вашему, – дрогнул отец Иоанн, и его лицо посветлело, – только подождите, голубки, ещё немного, пока мы воду в купель погреем. Опускать детей не будем, окропим, чтоб не замёрзли.

Чаши были уже конфискованы, и отец Иоанн поставил в купель медную кастрюлю со святой водой:

– Крёстные, берите детей, становитесь в круг. «Символ веры» все помните? – Он размашисто перекрестился. – Господи, благослови!

1947 год

Антонина

Ленинградское лето катилось своим чередом, перемежая дождями ясные тёплые дни. В один из вечеров после работы мы с Марком забрели на руины разрушенного стадиона.

Бомбёжки и обстрелы снесли всю центральную часть, оставив ряд колонн при входе и обезглавленную статую дискобола на угловой опоре. Вечернее солнце насквозь пронизывало лёгкую колоннаду, отбрасывая под ноги полосатые тени.

– В пятом классе я выиграл здесь соревнования по бегу, – похвастался Марк.

– А я всегда по физкультуре была двоечницей.

– Как же ты служила регулировщицей? – удивился Марк. – Ведь стоять на перекрёстке в дыму и пыли предполагает хорошую физическую подготовку.

Я пожала плечами:

– Надо было, вот и выстояла. В войну о себе не думалось. Знаешь, один раз в жару я даже сознание потеряла. Потом чуть от стыда не сгорела! До сих пор не могу спокойно вспоминать – колонна идёт, впереди разбитый мост, а я валяюсь, как кисейная барышня.

Марк взял меня за руку и развернул лицом к себе:

– А я, каждый раз мотаясь из медсанбата в госпиталь, всегда высматривал тебя на посту. Несколько раз хотел спрыгнуть, познакомиться, но так и не решился. Другие водители кричали тебе: «Привет, сестрёнка!», ты им улыбалась, а я смотрел и завидовал тому, с кем ты будешь рядом.

– Но раз я рядом с тобой, значит, нам было суждено встретиться, что бы ни случилось.

За разговором мы дошли до бетонной балки, вывороченной из земли. Разогретая солнцем поверхность отдавала теплом.

– Посидим? – Чтобы не испачкать платье, я положила на балку холщовую сумку, в которой носила носовой платок, кошелёк, зеркальце и всякие мелочи, необходимые каждой девушке.

– Жаль, я не захватил пиджак, – посетовал Марк, – он бы сейчас пригодился вместо подстилки.

– И так сойдёт.

Я собралась плюхнуться на сумку, но вдруг вспомнила, что с самого утра ношу с собой нераспечатанное письмо от Раи. Обычно я прочитывала письма немедленно, но присутствие Марка заставляло меня забыть обо всём на свете. Серый конверт с блёклой розоватой маркой оказался плотнее обычного.