– Нет, – сказал Марк, заморгав. Буквы снова расплылись.

ВЫ ОБЯЗАНЫ РАСПРЕДЕЛИТЬ ВЕСЬ НАЛОГ ДО ПОСЛЕДНЕГО ЦЕНТА.

…В те солнечные дни детства они проказили втроем. Счастливые дни закончились вместе с гибелью братьев. Да, скорбеть по павшим – святой долг, но был ли смысл в их гибели, был ли смысл?..

ПОВТОРИТЬ ВОЗМОЖНЫЕ СТАТЬИ РАСХОДОВ?

– Нет, – тихо ответил Марк.

ВВЕСТИ ДОПОЛНИТЕЛЬНУЮ СТАТЬЮ? – догадалась машина.

– Да, – сказал старик почти шепотом.

ЖДУ ВВОДА ДОПОЛНИТЕЛЬНОЙ СТАТЬИ.

– Мир, – сказал Марк, и слово зависло в тишине.

БУДЬТЕ ДОБРЫ, ТОЧНЕЕ.

– Я сказал МИР, черт побери! – выкрикнул Марк. – Мир – вечный и нерушимый!

Кот испугался и спрыгнул с колен хозяина. Марк резко встал, опрокидывая стул. Его глаза ничего не видели от слез. "Дурень, ну и дурень!" – тут же устыдился он своей горячности.

В тот же день, пятнадцатого апреля, больше двухсот миллионов налогоплательщиков высказали то же желание.

К рождеству оно осуществилось.

САКЕ КОМАЦУ МИР – ЗЕМЛЕ

Мелькнула человеческая тень. Он машинально спустил предохранитель, прицелился и затаил дыхание. Впереди тихо покачивался колос мисканта. Высокая поПечатается по изд.: Комацу С. Мир-Земле. Пер. сяп.-М.: Мир, 1967 ("Времена Хокусая").-Пер. изд.: Комацу С. Ти нива хэйва-во.-Tokyo: S-F Magazine, 1965. желтелая трава зашуршала, заколыхалась, и оттуда высунулся крестьянин плутоватого вида, с обмотанной грязным полотенцем головой и вязанкой хвороста за плечами.

Тогда он поднялся и шагнул навстречу старику, держа наготове карабин.

Старик в ужасе шарахнулся. Испуганное лицо на миг исказилось злобой, но тут же стало непроницаемым. Тот подошел вплотную к старику.

– Жратва есть? – спросил он. – Я голоден!

Тусклыми, точно высушенная солнцем речная галька, глазами крестьянин смерил его с головы до ног. Под гноящимися веками снова вспыхнул злобный огонь.

Перед крестьянином стоял исхудалый мальчик в рваной, висевшей клочьями одежде. Его шею и тощие, как куриные лапки, руки покрывала чешуйчатая пыль.

– Ты чего карабином тычешь? – сердито пролаял старик. – Не японец я, что ли?

Парнишка опустил карабин, но на предохранитель не поставил.

– Ты где живешь? – спросил мальчик.

– Недалеко… за горкой, – ответил крестьянин.

– Мне жратва нужна! Сейчас поесть и на дорогу.

Крестьянин снова нахмурился. Он злился. Еще бы не злиться! Какой-то мальчишка ему угрожает, карабином в грудь тычет. Еще покрикивает. Героя из себя строит. Добро бы действительно солдат был – не так уж обидно, стерпеть можно, а то сопляк какой-то!..

– Ты что, один или с дружками? – спросил крестьянин.

Мальчик покачал головой. Огляделся по сторонам.

– Один я. Меня в разведку послали. Вернулся. Наших всех перебили. А кто жив остался, видать, в горы подался.

– Всех поймали! – со злорадной усмешкой сказал старик. – Вон по той тропиночке спускались, подняв руки. Их лупили, подгоняли прикладами… даже раненых…

– Не может быть, чтобы всех… Кто-нибудь уцелел.

– И ты зря прячешься… Все одно – рано или поздно схватят.

Щелкнул затвор. Крестьянин прикусил язык. Он взглянул на мальчика затравленными глазами, налитыми кровью, как у быка.

– В Синею проберусь, к нашим, – упрямо проговорил мальчик, поджав губы. – Там еще крепко держатся.