— Энн, куда мне податься-то? Я вымотан.

— Иди в участок. Или еще куда — мне плевать куда. Только не в кондитерскую.

После того как отец ушел, мать взяла злосчастную коробку, и мы пошли в кондитерскую — вернуть пончики.

Отцова подружка Лиз Лофгрен стояла в то утро за прилавком. Мать дождалась момента, когда в магазинчике никого больше не было, и заявила Лиз: держись подальше от шерифа Трумэна, если не хочешь неприятностей.

Лиз сперва сделала вид, что решительно не понимает, о чем речь. Но мать сказала:

— Ты действительно хочешь иметь меня своим врагом?

И Лиз вдруг все поняла и со всем согласилась.

Энн Уилмот Трумэн была воспитана в Бостоне, и бостонский дух из нее так никогда и не выветрился. Даже в ее голосе сохранился легкий акцент, особенное бостонское «р». А в разговоре она иногда удивляла архаичными словечками и выражениями — все из того же Бостона ее детства и юности. Но самое главное, чем она была «ушиблена» с того времени, так это своим отцом — Джо Уилмотом.

Джо выбился в люди самостоятельно, ценой немалых усилий. Начал он с самого низа, продавцом в бакалейной лавке, который был рад скромной комнатке в самом бедном районе Бостона. В тридцатые и сороковые годы он стал владельцем сети бостонских бакалейных лавок. Достижение впечатляющее и вознесло его из трущоб в собственный дом в пригороде.

Вместо того чтобы наслаждаться заслуженным богатством, Джо чувствовал себя не в своей тарелке. Он ощущал себя чужаком среди своих соседей, богатых и респектабельных не в первом поколении. Все эти породистые англосаксы, в именах которых был не в диковинку довесок «младший» или «третий», одевались с иголочки, играли как боги в теннис и обладали чем-то, чего за деньги не купишь. Его больше всего убивало то, как они относятся к жизни — словно эти особняки на тенистых улицах, эти зеленые лужайки и теннисные площадки принадлежат им по праву рождения. Словно иначе они и не могли бы жить. За неимением более подходящего слова, Джо называл это «класс». У него самого «класс» отсутствовал. Для Джо богатство не было естественным состоянием. Он помнил, каким трудом это все наживалось. Разумеется, такова печальная участь почти всякого нувориша любого калибра. Чтобы иметь «класс», надо с ним родиться. Или быть отчаянно самоуверенным — тоже с рождения, как Гетсби. Человек, у которого никогда «класса» не было, никак не может поверить, что этот «класс» у него теперь есть. Он-то себя знает как облупленного. Словом, причина беды — слабое воображение, которое не позволяет вжиться в новый образ, вообразить себя другим человеком.

Как всякий выскочка, который не стал своим в новом окружении, Джо направил все усилия на то, чтобы «своей» стала его дочь.

В конце концов, то был Бостон эпохи Джо Кеннеди-старшего — Гетсби не из книжки, а во плоти.

А тот Кеннеди точно знал: «класс» обретает только второе поколение.

Джо Уилмот послал Энни в дорогую частную школу.

Он понимал: образование там, мягко говоря, неполное. И восполнял его тем, что поощрял ее самостоятельные занятия: дарил монетки по пять-десять центов, если она читала что-нибудь по-настоящему сложное вроде стихов Уильяма Йетса или романов Джеймса Джойса или разучивала за роялем пьесы Моцарта.

Взятки за прилежную дополнительную учебу не прекратились и тогда, когда она повзрослела.

Энни окончила престижный Винзор, потом не менее престижный Редклиф, провела семестр в Париже. Но по-прежнему всегда могла получить от отца доллар-другой, а то и куда больше, если радовала его выученной наизусть строфой из Шекспира или другим интеллектуальным достижением.

Эта игра отца и дочери имела положительное влияние на ее образование, которое было одним из компонентов «класса».