— Господь вас благослови за вашу доброту, — промолвила она, — мы с Вайолет только об этом и говорили в последние дни. Нам так жаль — но мы не можем остаться, правда не можем!
Мистер Шрайбер был весьма удивлен.
— Говорили в последние дни?.. Но ведь мы вам только что это сказали. Мы и сами-то не знали буквально до вчерашнего дня…
— Но мы видели, к чему всё идет, — объяснила миссис Харрис. А миссис Баттерфильд вытерла глаза уголком фартука и пробормотала: «Милые, добрые люди!..»
— Вы хотите сказать, что знали про дом на побережье и про то, что мы попросим вас поехать с нами? — удивленно спросил мистер Шрайбер.
Миссис Харрис безо всякого смущения пояснила:
— Ну, в доме новости не утаишь. У стен, как говорится, и то уши есть. О чем еще говорить в общей гостиной на нашей половине, как не о том, что делается на хозяйской?..
— Так вы не останетесь? — спросила миссис Шрайбер с несчастным видом.
— Голубушка, — мягко сказала миссис Харрис, — чего бы мы только ни сделали, чтобы отблагодарить вас за то, что вы были так добры к нам и за то, что вы дали Генри дом и шанс в жизни!.. Но мы все обсудили — мы не можем, просто не можем.
Видя, как расстроилась его супруга, мистер Шрайбер спросил:
— Но в чем же дело? Вам не нравится Америка?
— Боже упаси! — воскликнула миссис Харрис. — Тут чудесно! Наверно, во всем мире лучше места не найти — правда, Ви?
Взволнованная миссис Баттерфильд могла лишь покивать в ответ.
— Но что тогда? — настаивал мистер Шрайбер. — Если дело в деньгах, мы могли бы…
— Деньги! — замахала руками миссис Харрис. — У нас их уже больше чем нужно! Мы не возьмем у вас больше ни пенни. Просто — просто мы соскучились по дому.
— Соскучились! — эхом повторил мистер Шрайбер. — Но у вас тут есть всё! В чем дело?
— Вот именно, — попыталась объяснить миссис Харрис, — у нас есть всё. А мы скучаем по малости, которая была у нас дома. Нам пора. Мы — мы должны ехать.
И неожиданно, так, словно эти слова вырвались из самой глубины ее сердца, она воскликнула:
— Пожалуйста, не просите нас остаться и не спрашивайте, почему мы хотим уехать!..
Ну как могла она объяснить — даже Шрайберам, которые сами жили в Лондоне и любили его, как хочется им вернуться в этот огромный, неспешный, широко раскинувшийся серый город, где они родились и прожили всю жизнь?
Стеклянные громады нью-йоркских небоскребов уводили ваши глаза к небу, непередаваемый и неповторимый уличный шум, непрестанное движение в каньонах улиц будоражили и волновали, роскошные и яркие театры, магазины и супермаркеты поражали воображение. Но как объяснить тоску по серым и бурым зданиям, которые бесконечными рядами теснились вдоль улиц, по этим улицам, вливавшимся в маленькие, уютные тихие площади, обсаженные деревьями, или по другим улицам, где каждый из домов был выкрашен в свой цвет?
Как объяснить друзьям, что они соскучились по спокойной и уютной, хотя и далеко не красивой лондонской улочке Виллис-Гарденс, по цоканью копыт лошади цветочника в утренней тишине, по улочке, где даже проезжающее такси становилось почти событием?
Могли ли сравниться суета, шум и спешка делового, сияющего неоном Нью-Йорка, в котором им повезло прожить полгода, с удовольствием от чашки чая на тесной кухоньке лондонской полуподвальной квартиры?
И уж никак нельзя было, не обижая Шрайберов, сказать им, что подруги соскучились по своей работе в качестве приходящей прислуги.
В Лондоне каждый день приносил что-то новое — приключение, сплетню, слух. |