|
Пушечные команды, обнаженные по пояс и мокрые от пота, ворочали массивные орудия с превосходным старанием, ибо уловили настроение своего командира — а он смотрел на них с мрачным удовлетворением: исключительно здоровый экипаж, прекрасно накормленный свежим мясом и зеленью, в отличном состоянии и великолепно тренированный. Молодцы, ребята — быстрый, точный огонь превосходил лучшие прошлые достижения «Боадицеи» на добрых восемь секунд. Хотя «Боадицея» никогда не была хорошим ходоком, Джеку некого было бояться в этих водах — ему не был страшен ни один французский корабль или даже два, если его будет поддерживать хотя бы добрый шлюп, или если удастся ввязать их в ночной бой, когда высокая дисциплина и точность наводки решают все. Но и когда орудия были охлаждены и принайтовлены по-походному, океан оставался таким же пустым, как и до того — бескрайний диск сплошной синевы, быстро темнеющей до глубокого сапфирового. Этой ночью никакого столкновения не было.
Не было ничего и на следующий день, пока фрегат преодолевал оставшиеся двадцать миль до Сен-Поля. Бездействие на море, тем не менее, с лихвой компенсировалось лихорадочной суетой на суше. Джек бросился с головой в доведение «Оттера» и «Виндэма» до состояния, пригодного для боя. Он мало внимания обращал на капитана Томкинсона, нынче несчастнейшего человека на всем Реюньоне, и руководил всеми работами сам. С полной поддержки губернатора он полновластным владыкой распоряжался на верфях Сен-Поля и Сен-Дени, и там, работая днем и ночью, при факелах, местные умельцы делали все возможное, чтоб превратить шестнадцатипушечный шлюп и обветшалого избитого «купца» — компанейца с пушками, которые смогли от щедрот уделить армейцы, в «славные фрегаты». Ну, или, по крайней мере, в нечто, имевшее хоть какие-то шансы выдерживать вражеский огонь до подхода «Боадицеи» на абордаж. Воскресным утром, когда переоснащение «Оттера» вошло в финальную стадию (хотя «Виндэм» все еще пребывал в плачевном состоянии), Джек вкушал чрезвычайно поздний завтрак после четырех часов глубочайшего сна в компании Стивена Мэтьюрина, которого он видел в эти дни крайне редко. Ему удалось изгнать из головы мысли о проблемах верфи — на целых двадцать минут, когда Стивен невольно вернул их назад, спросив его о роли дьявола в пантеоне бороздящих моря. Ибо фразу «дьяволу заплатить» он слышал довольно часто, особенно в последнее время — и не есть ли это форма для оного дьявола умиротворения, этакие следы манихейства, вполне объяснимое заблуждение среди людей необузданных и невежественных. — Ну, дьявол, видишь ли, — начал Джек, — это всего лишь шов между палубным настилом и набором. Мы зовем его «дьявол», поскольку это чертовски трудное место для конопатчиков. Полностью мы говорим «заплатить дьяволу и не перегреть смолу» — и имеется в виду нечто чертовски сложное, что просто должно быть сделано — и ничего тут не попишешь. Просто выражение такое. — Изыканное такое выражение, да. — Был бы ты недалеким слабаком, ты б сказал, что оно неплохо описывает нашу нынешнюю ситуацию — и попал бы пальцем в небо! — отозвался Джек. Со «Стончем», «Оттером» и «Виндэмом» через один-два дня… — он прервал свою речь и крикнул: — Киллик, кто там явился на борт? — Всего лишь армейский офицер, сэр. Последовал лязг взятых на караул мушкетов морских пехотинцев на квартердеке и гардемарин спросил, не соизволит ли коммодор принять полковника Фрэйзера, и тут же объявился полковник собственной персоной, с физиономией такой же алой, как его мундир, после скачки под беспощадным солнцем. — Доброе утро, полковник! — приветствовал его Джек. |
