|
- А я-то, со своими сумасшедшими планами! Но я получил хороший урок. Мы оглядели друг друга. - А теперь на кого мы похожи! - Хороши, нечего сказать! - А чему мы научились за это время? Чего добились? Мы замолчали, испытывая некоторую неловкость. Сквозь маску бинтов начали проступать знакомые черты. У него были все те же манеры, - муштра ничего не изменила. Словно сговорившись, мы сели на веранде и принялись беседовать. Сейчас мы были пленниками в этом госпитале, и нам оставалось либо наладить дружеские отношения, либо окончательно рассориться. А это значило бы скучать в одиночестве. - Вы побывали на Золотом Берегу? - спросил я. - У Кросби и Митчесона я обделывал недурные дела, - отвечал он. - Но когда грянула война, все полетело к черту. Я обнаружил способности к торговле. Да они и сейчас при мне. И мне удалось здорово наладить рекламу даже в джунглях Западной Африки. Это было новостью для старинной фирмы и принесло немалый доход. - Ну, а потом? - Подцепил брюшной тиф в Салониках. Работал агентом в Италии, пока не забрали на действительную службу. А потом - всего за три дня до перемирия - получил вот эту штуку. Он подробно рассказал мне о своей военной службе и о послевоенных планах, и чем дольше говорил, тем все больше становился похожим на прежнего Грэвза, с которым я не виделся целых шесть лет. Теперь мне казалось странным, как это я не узнал его сразу, несмотря на бинты. Он уверял меня, что развивал в Италии весьма важную деятельность. Там он приобрел много ценных и полезных знаний и намеревался их применить впоследствии. Ему не терпелось вырваться из госпиталя и снова взяться за дела. Ему сказали, что он не будет обезображен. Он остался все таким же легковерным прожектером. Он считал, что теперь можно, как никогда, быстро разбогатеть. Да он и всегда в это верил. Он проповедовал, что "упорными усилиями" всего добьешься, - он и раньше так говорил. Даже вызванные войной опустошения, по его мнению, имели положительную сторону. "Мы перестроим свое сознание и весь мир", - уверял он. Он так мало изменился, что я по контрасту почувствовал, какие глубокие перемены произошли во мне самом, и с удивлением услыхал, что я нимало не изменился, - он с первого же взгляда узнал меня в госпитале. - Фасад, быть может, остался, каким был, - ответил я, - но внутренне я изменился, жизнь крепко меня потрепала. Он почти не расспрашивал меня о том, что было мною пережито за эти годы; из предыдущих бесед он уже знал, в каком я полку служил и как был ранен. Некоторое время мы избегали говорить об Оксфорде. Но, видимо, его так и подмывало затронуть эту щекотливую тему. - Вы знаете, два месяца назад, - начал он, - я был в Оксфорде. Перед моей последней операцией. - Ну, как вы его нашли? - Он словно стал меньше. И там куда больше суеты, чем подобает Оксфорду. Целая куча послевоенных студентов последнего курса, с усами, как зубная щетка... Видел вашу Оливию Слотер! Я вопросительно хмыкнул. - Она замужем. Мать ее торгует все в той же лавчонке. Оливия вышла за колбасника, у которого лавка на углу Лэтмир-Лейн, и, представьте себе, всего через несколько месяцев после... вашего отъезда. Может быть, она и раньше об этом мечтала. |
