|
То и дело принимались надрывно кричать дети, при каждом движении звякали тяжёлые заржавленные цепи. Пронзительно пахло бедой, запущенным в неволе телом, извергнутой желчью и нагретым железом оков. Даже крысы, казалось, не могли этого выдержать — куда-то попрятались, не скреблись, не бегали по вытянутым ногам… «Видно, проголодался нынче могучий Гбингбо, требует обильную жертву… — равнодушно подумала Мамба, потёрлась зудевшими лопатками о доски и со вздохом переменила позицию. — Вот бы подарить ему белых обезьян. Всех разом. А потом кое-кого из чёрных…» Она сидела, как и все, на жёстких влажных досках, прислонясь спиной к обшивке борта. Морская болезнь не брала её — пленная жрица слушала голос духа, раздававшийся в голове. Этот голос помогал выбросить из сознания качку и смрад, благодаря ему душа Мамбы пребывала большей частью как бы вне тела, где-то далеко-далеко. «Ты будешь моей правой рукой, моей карающей палицей, стрелою моего лука и ядом на её острие, — гулко повторял неведомый голос, и каждое слово эхом отзывалось в душе. — Забудь своё прежнее имя, отныне ты — Чёрная Мамба! Безжалостная Мамба, Смертоносная Чёрная Мамба, подгоняющая своим жалом белое стадо! Ждёт тебя дальняя дорога…» Заворожённая и почти убаюканная им, жрица едва повернула голову, когда в трюме раздался дрожащий мужской голос: — Люди, Нбонго ушёл к пращурам! Он не отозвался, и я ощупал его… Люди, крысы объели ему уши и нос! Люди, тут смерть!.. Воздух в трюме сразу как будто сгустился, напитываясь животным ужасом и обречённостью. Корабль накренился, оседая подвесом воды, со стонами пошёл вверх, и в борт тяжело громыхнула очередная волна. Быть может, они все последуют за Нбонго прямо сейчас. А может, Большая Лодка всё-таки пересечёт океан. И что ждёт там, за Великой Солёной Водой?.. Чего доброго, они ещё позавидуют Нбонго, который умер в этом трюме, не издав ни единого звука. Которому крысы объели губы, уши и нос… Мамба услышала, как в трюмных потёмках звякнула цепь, скрипнули доски и раздался хлёсткий звук удара ладонью. И послышался совсем другой голос, низкий, уверенный, твёрдый: — Спрячь язык за зубами, пока я их тебе вовсе не выбил! Не пугай женщин и ребятишек! Ты хвост шакала или воин? Ударенный не решился ответить. Корабль снова нырнул, точно собираясь уйти в пучины Великой Воды, волна прокатилась над головами и с журчанием покинула палубу, сопровождаемая руганью белых. «Ишь какой голос, словно рокот тамтама… — чуть приоткрыла глаза Мамба. — И выговор не наш. Это не абомеец и не йоруб, не иначе как с той стороны болот. Сразу чувствуется, воин. А впрочем, какая разница, нам с ним не „топор обтирать“[55]». Усталость навалилась на неё, мысли замедлили бег, и она заснула — под вселенский гром океана, под бесконечную качку, дыша непригодным для дыхания воздухом. Для той, кому духами предначертано сделаться ядом на карающем острие, не существует ни страха, ни неизвестности, ни неодолимых препон. Она подождёт… Проснулась Мамба от солнечного луча. Свежий воздух вливался в трюм сквозь распахнутые настежь люки. Стоило ей поднять ресницы, и тут же защёлкали длинные бичи, зазвенели цепи, послышались грубые голоса — это матросы, возглавляемые боцманом, стали выводить пленников наверх, на открытую палубу. Здесь, конечно, тоже качало, но в остальном было под стать счастливому сну. Бездонное синее небо, свежий ветер, уносивший за горизонт последние клочья облаков… Потом был липкий рис из огромных закопчённых котлов, пахнущая сырым деревом вода… и всё это под присмотром бородатых, недобро глядящих моряков, вооружённых большими ружьями, длинными бичами и железными «брусьями правосудия». |
