– У нас все профессии почетны.

– Это точно, – согласно качнул головой Аркадий Штерн. – Так я пойду, гражданин капитан?

– Погоди, – Лагутин, скрипя хромовыми сапожками, подошел к нему, и Штерн увидел блестящие от любопытства и близости неразгаданной тайны глаза. – Ты хоть намекни, в чем дело! Я понимаю – военная тайна, но ты намекни, я сам дойду до истины!

– Ладно, – сказал Штерн. – Я намекну. Только вы меня больше не вызывайте. Честное слово, вам самому спокойнее будет. Оперуполномоченный кивнул.

– В старом учебнике географии картинка была, – задумчиво сказал Штерн. – Монах добрался до края земли, разбил небесную твердь и смотрит, что там внизу.* Вот и вся военная тайна.

Глаза Лагутина сверкнули.

– Я так понял, что вы с высоты что‑то запретное увидели, – сказал он. – Дирижабли там военные или технику какую секретную, да болтать лишнее стали. Это я понимаю. Религиозная пропаганда‑то здесь при чем?

– Вы приказали, я вам намекнул, – устало пожал плечами Штерн. Можно я в барак пойду, гражданин капитан? У вас в оперчасти долго сидеть нельзя, за ссученного принять могут.

– Иди, – разрешил оперуполномоченный и задумчиво проводил Штерна взглядом. Капитан Лагутин так и остался в неведении об обстоятельствах, отправивших аэронавта Штерна в лагерь на долгие пятнадцать лет. Туман был в намеках Штерна, густой непроглядный туман. Может быть, это было и к лучшему – начнешь вглядываться, такое увидишь, что самому жить не захочется, а если и захочется – так не дадут.

Идти от теплого домика оперчасти до теплого вонючего барака через пронизываемый морозными ветрами пустырь – дело безрадостное и тяжелое. Зона была пустынна, только часовые на вышках, завязав шнурки шапок‑ушанок под подбородками, бодро притопывали и время от времени освобождали из тепла ухо – не идет ли смена, не ползут ли по скрипучему снегу к колючей проволоке беглецы?

В бараке было шумно. Прибыли новенькие, и их разместили в бараке, где жил Штерн. К их койкам началось сущее паломничество – не земляки ли, нет ли среди вновь прибывших знакомых, а то и – упаси Боже! – близких родственников.

У буржуйки сидел высокий плечистый грузин и рассказывал любопытствующим, среди которых крутились и те, кого подозревали в стукачестве, свою нехитрую историю. Грузин был мастером на буровой, и бурили они в Чечне сверхглубокую скважину. Только вот беда – достигли запланированной отметки, а из скважины вместо нефти ударил фонтан обычной соленой воды. “Тут нас обвинили во вредительстве, – горячо закончил грузин. – Всю смену в одну ночь взяли, геологов арестовали. Полгода допрашивали. Все главарей заговора искали. Какой заговор? Нет, ты скажи, какой тут заговор может быть?! Ну, я понимаю, геологов арестовали. Это, может, и правильно, не знаешь науки, нечего нефть искать! А нас‑то за что? Нас зачем? Все спрашивали, кого я из летчиков знаю, с кем разговоры вел, про каких‑то аэронавтов расспрашивали… – грузин безнадежно махнул рукой. – Я сказал, никого не знаю. Чкалова знаю. Леваневского знаю. Байдукова с Громовым знаю. Больше никого не знаю. Мне в небеса смотреть некогда, я в землю смотрю. На небе нефти нет. Так они мне написали в постановлении – “за распространение религиозных слухов, порочащих социалистический строй, наносящих вред социалистической экономике и в целом всей советской стране”! Какие религиозные слухи? У нас в семье после деда никто в Бога не верил!

– Вот за это и посадили! – строго сказал один из слушателей. – Верил бы в Бога, глядишь, он бы тебе и пособил!

Услышав последние слова грузина, Аркадий Штерн подобрался ближе.