– А на какую глубину бурили? – спросил он. Грузин встретился глазами со Штерном, долго откашливался, потом спросил:

– Что, дорогой, тоже геологоразведчик?

– Да нет, – отвел глаза Штерн. – У меня профессия иная была, я вглубь не рвался, я наоборот – в выси…

– Летчик, значит? – нахмурился грузин.

– Почти, – кивнул Штерн.

Экибастузский лагерь. Октябрь 1949 г.

Блатные пришли в барак неожиданно. По‑хозяйски усевшись на корточки у стены, они некоторое время разводили рамсы со старостой, потом “шестерка”, худой мужичок золотушного вида, подошел к нарам, на которых лежал вернувшийся со смены Штерн, небрежно ткнул Аркадия в бок:

– Слышь, фраер, тебя пахан кличет!

Штерн сел, чувствуя, как ломит все тело. Лицо покрывала испарина. “Заболел я что ли?” – тупо подумал он.

В углу сидел старик в темно‑синем гражданском костюме. Рядом с ним корячились на корточках два мордоворота, шеям которых было тесно в рубахах. Пальцы всех троих синели наколками. Лицо у старика было удивительно интеллигентным. Аркадий Наумович не удивился бы, встреть он этого человека в своем институте. Впрочем, в зоне он тоже ничему старался не удивляться. Здесь можно было увидеть бывшего профессора, тискающего ночами романы и охотно чешущего пятки уголовному авторитету, у которого имелась лишь одна извилина, да и та блатарю была нужна лишь для того, чтобы пистолет при грабеже не выронить. И наоборот, порой зона являла странные типы гордых людей, которых не могли сломить ни издевки тюремщиков, ни многодневное содержание в БУРах.

– Присаживайся, – мирно предложил старик. – Поговорить надо. Штерн понимал, что старичок держит масть. С такими надо говорить без выпендрежа, обидится старичок, и всхрапнуть не удастся, в любой камере достанут. Поэтому он покорно опустился на корточки, внимательно глядя на старика. Тому поведение “политического” пришлось по душе, даже усмешка легкая тронула его тонкие синие губы.

– Аркадий Наумович Штерн, – сказал старик. – Я правильно излагаю?

– Все верно, – отозвался Штерн. – Как у опера в анкете. А как мне к вам обращаться?

Блатаря он знал. Это был знаменитый Седой, питерский законник, согласно воровскому обычаю инспектирующий зону по приговору ленинградского суда, отвалившего вору три года за заказную кражу. Седой был из правильных бродяг, против установленных правил не шел. Если вору положено время от времени садиться на зону, то он делал все, как предписывает воровской закон.

– Андреем Георгиевичем меня от рождения кличут, – сказал Седой. – А базар у меня к тебе будет вот какой, Аркадий Наумович. Ты на месте аварии стратостата “Север” был?

– Был, – ответил Штерн, чувствуя, что его опять лихорадит.

– Должок с тебя, – сказал вор.

– За что? – Штерна качнуло. – Я что ли в той аварии виноват был?

– Это мне без нужды, – сказал Седой. – Здесь ты со своими начальниками определяйся. А вот платиновую звездочку, что ты с этого самого стратостата заныкал, придется отдать.

– Какую звездочку? – недоуменно спросил Аркадий. – Андрей Георгиевич, побойтесь Бога! Откуда на стратостате платина? Вы хоть представляете, как он устроен?

– Ты мне марку не гони, – процедил уголовник. – Сказал, значит, знаю! Это ты гапонам можешь гнать дуру, я в легавке не работаю, у меня подсчеты другие.

– Не было там никакой платины, – с отчаянием выпалил Штерн. – Честное слово!

– Я ведь тебя на понт не беру, – продолжал Седой.