— И что же?
— Кстати, я очень признательна тебе за то, что ты заботилась о нем ради меня. Он говорит, ты уговаривала его не отчаиваться. Держала его за руку, как священник.
— Я не держала его за руку.
— Ну, фигурально выражаясь. Он невероятно благодарен за святое женское милосердие.
— Это было нетрудно.
— Мы оба невероятно благодарны. Мне следовало раньше сделать что-нибудь для него, только…
— Ты была слишком занята.
— Да, столько всего происходило. Но должна предупредить, я никому ничего не говорила, кроме, естественно, Тима. Я почувствовала, что не могу оставить Графа одного и в печали. Тим согласился, что нужно вовлечь его.
— В семейный круг?
— Даже больше. Ты знаешь, ну, это не секрет, все знают, Гай знал, что Граф отчаянно влюблен в меня.
— Знаю, конечно.
— Нет, надо звать его Питер. Так вот, Питер был, да и сейчас отчаянно влюблен в меня. Но прежде мы никогда не говорили об этом, просто понимали это.
— Безусловно.
— И разумеется, когда я овдовела, как ему было не надеяться?
— Действительно, как?
— А потом был Тим.
— А потом Тима не было…
— Да. И я знаю, Питер очень страдал, и надеялся, и страдал, и не мог выносить это дальше, и решил, что уедет в Ирландию.
— В Ирландию? — удивилась Анна. — Мне он этого никогда не говорил.
— Он очень скрытен. Почти ни с кем не делится. Мне он признался, что собирался в Белфаст и надеялся, что какой-нибудь террорист убьет его там!
— Он тебе такое сказал?..
— Да, после вечеринки, но, конечно, к тому времени он передумал! В любом случае я не могла предоставить его самому себе. Куда он мог бы пойти, к кому, разве он об этом думал? Кроме меня и нас, у него никого нет. Только он такой несчастный, такой гордый, такой молчаливый, и в нем столько польского. Думаю, он действительно хотел уехать куда глаза глядят, зачахнуть там и умереть. Я не могла позволить ему сделать это, разве могла?
— Нет, конечно.
— Он странный человек, с ним невероятно трудно найти общий язык. Ты знаешь, как человек может быть близок другому и все же быть неспособным на откровенность…
— Знаю.
— Я, наверное, так и не смогла бы пробиться к его душе, если бы он не сделал первый шаг.
— И он его сделал?
— Да, во Франции. Знаешь, в тот период, когда тебе было так отвратительно, я довольно долго была там с ним одна… и как-то вечером он на секунду взял меня за руку… какое это было достижение! И пробормотал, что любит меня. Это был один-единственный миг, но он все изменил.
— Как ты когда-то сказала, тебе достаточно четырех секунд, чтобы изменить мир.
— Точно. Он думал, что это мгновение было бесследно стерто последующими событиями, но нет, не было. Оно проделало щель, сквозь которую я могла говорить с ним.
— Приманить и привлечь.
— Да. Вероятно, я все равно добилась бы этого, просто понадобилось бы больше времени, чтобы придумать способ.
— И что теперь?
— Теперь… видела, какой он был вчера вечером? Даже еще до новости о Папе! Чаша его радости преисполнена. Я сказала ему, что думаю о нем, люблю его и что ему не нужно переставать любить меня. Он абсолютно счастлив.
— Прекрасно. И думаешь, это долго продлится?
— Да, могу поручиться.
— Тима это не будет смущать?
— Нет, конечно нет. Потому-то это и стало возможным. Тим и я… мне трудно объяснить, это так сложно… к тому же, как тебе известно, уже проверено на опыте. |