– Вы куда?

    – Я больше не приду, – сказала я. – Спасибо… за все.

    Он внимательно посмотрел на меня и вдруг догадался.

    – Ждите здесь.

    И быстро ушел.

    Я с тоской посмотрела ему вслед. Было больно думать, что все кончилось так внезапно и быстро. Еще не растаял снег. Но все кончилось. Исчезло обаяние. Их больше, их намного больше, и они не поймут.

    Вернулся Сир и повел меня в залу – за руку. Там были построены во фрунт все новенькие.

    Чужие, ухмыляющиеся лица. Сир наклонился ко мне.

    – Кто из них тебя обидел?

    У меня закружилась голова. Это ужасно, когда перед тобой стоит шеренга, и ты можешь на любого указать пальцем – «этот».

    – Никто, – сказала я. – Меня никто не обижал.

    Насмешливые и злые взгляды вслед. И один взгляд – недоуменный, грустный.

    Глава вторая

    Ты мной питаешься, Витус. Ты, как и моя жена, не можешь понять, что человеком нельзя питаться систематически. Человеком можно только время от времени закусывать. Впрочем, вполне возможно, что в данное время и тобой самим уже с хрустом питается какой-нибудь твой близкий дальний родственник или прицельно облизывается дальний знакомый…

    «Петр Ниточкин к вопросу о матросском коварстве»

    Хатковская и я сидели на уроке биологии. К девятому классу все, что происходило у доски, перестало нас интересовать. Поэтму мы с ней читали: она – мемуары Коленкура, я – «Избранника судьба» Шоу.

    «Избранника судьбы» мне принесла Наталья после того, как мы втроем углубились в литературу о Наполеоне. Я смотрела на картинку: молодой худой генерал с мрачным лицом сидит на столе, широко расставив ноги; одной рукой опирается о стол, другую упер в колено – и думала о том, что такого Наполеона я люблю. Хотя он и не похож на нашего Сира.

    Вдруг до нас донесся жгучий спор.

    – Не, – настаивал Митяйчик, – а все-таки кто произошел раньше: курица или яйцо?

    – Теплов выйти из класса!

    – Не, я выйду, но вы скажите…

    Хатковская повернулась ко мне и с неожиданно вспыхнувшим вдохновением начала рассказывать:

    – На совершенно пустынной голой земле, когда не было еще жизни, под черным небом лежало одинокое яйцо…

    И класс внезапно стих, прислушиваясь.

    – Тишина стояла в мире, – задушевно говорила Хатковская. – Вдруг раздалось громкое ТЮК! – и появилась первая курица…

    Нас выгнали из класса.

    – Не унывай, Мадленище, – сказала мне Хатковская. – Подумаешь! Пойдем лучше в наш сОрти и немножко побеседуем.

    Сорти – это сортир на четвертом этаже. Он почему-то навевает на нас философское настроение. Его окно выходит на глухую стену. Под стеной – мусорные баки. Над стеной – серое низкое небо. Веет Достоевским и хочется говорить о смысле жизни. Мы садимся на подоконник и «немножко беседуем». Хатковская рассказывает, между прочим, что вчера вечером ей хотелось посмотреть фильм, а родителям – хоккей, и она устроила истерику со слезами, а потом убежала в другую комнату и полоснула себе руку бритвой.

    – Знаешь, Мадлен, кровь пошла такими тяжелыми каплями… – задумчиво сказала она и, закатав рукав, показала туго перевязанную руку.