Прозвучал звонок с урока. Хатковская сползла с подоконника, взмахнула Коленкуром и сказала мне:

    – Ну что… пошли на дельце.

    И мы отправились к кабинету военного дела. По пути к нам присоединилась Кожина. Последнее время она почти не предается болтовне. Обыкновенно она стоит где-нибудь в коридоре, спокойно и просветленно улыбаясь среди всеобщего крика и бега, и читает огромную книгу – мемуары Наполеона, написанные на острове Святой Елены. «Читает» – это сильно сказано. Скорее, она созерцает страницы, молчаливо возвышаясь над толпой.

    – Наша бонапартисточка, – сказала Хатковская.

    – Уйди, корявая, – отозвалась Наталья.

    Последние всплески этой склоки застали нас уже в строю. Саня-Ваня привел на занятия мужа нашей директрисы, полковника Головченко, черноглазого жизнерадостного человека, весело смотревшего на наши стройные фигуры.

    Саня-Ваня ходил орлом, искоса поглядывая на Головченку. Наконец он отрывисто бросает:

    – Здравствуйте, товарищи юнармейцы!

    После паузы ему отвечает дружный лай девичьих голосов:

    – Здра!!! жла!!! трищ!!! йор!!!

    – …щенство! – предательски выскакивает хриплый мужской голос.

    Саня-Ваня медленно темнеет. Глаза его скользят по вытянувшейся шеренге и останавливаются на безмятежной физиономии Митяйчика.

    – Юнармеец Теплов!

    – Я! – хрипло и усиленно-подобострастно орет Митяйчик.

    Сомнений не остается.

    – Выйти из строя!

    – Есть!

    Вот где пригодилась клубная выправка! Такой отменный прусский шаг можно увидеть только в фильмах про нацистов.

    Митю выгоняют вон.

    Головченко удовлетворенно кивает и, отстранив Саню-Ваню, говорит бодрым голосом отца-командира:

    – Принять стр-роевую стойку!

    Наши девушки, косясь на напрягшегося в углу Саню-Ваню, убившего много сил на обучение нас строевой стойке, вытягиваются. Как же – помним. «Грудь вперед! живот убрать! руки чуть согнуть в локтях и на бедра».

    – Стоп, – говорит Головченко удивленно-весело. – Это какой идиот научил вас так выставлять локти?

    Я чувствую содрогающееся плечо друга. Стоящая рядом Хатковская трясется от смеха. Она стала вся красная, глаза крепко зажмурены, по щеке катится слеза. Я потихоньку сую ее кулаком в бок. Она тяжело вздыхает и открывает глаза.

    Головченко с удовольствием говорит:

    – Руки свободно висят вдоль корпуса. – И вдруг рявкает: – Р-равняйсь!

    Головы дергаются, я вижу горящее ухо Хатковской.

    – О! – восторгается Головченко. – Головку так! и замерли!

    Он идет вдоль строя, удостаивая каждого ласковым словом:

    – Чудесно! О! Вот так! Очень хорошо! Немного выше подбородок! И замерли!

    Саня-Ваня, обретший дар речи, злобно говорит из угла:

    – Тебе что сказали? Подбородок выше!

    В нашем классе почти нет мальчишек. У нас девчонский класс.