Впереди, изуродованный лесами, стоял Спас-на-Крови. Его узорные кресты тускло светились среди бесформенных серых облаков. Зеленоватая вода, качаясь, растягивала и изгибала знаменитую решетку, оплетающую мир «Белых ночей» и «Преступления и наказания».

    – Сколько же это будет длиться, – сказала я. – Это безобразие…

    Хатковская обернулась:

    – А?

    – Я говорю: сколько себя помню, всё в лесах стоит…

    Сзади раздался хрипловатый мужской голос:

    – Не нравится вам, значит, что в лесах собор?

    – Не нравится, – сказала я, скосив глаза в сторону голоса.

    Человек лет сорока, худой, сутулый, в куртке с задранным воротником, стоял, облокотившись на решетку и склонив светловолосую голову к плечу.

    – А внутри вы были? – спросил он, не шевельнувшись.

    – Нет, – сказала Хатковская, доверчиво глядя на него круглыми коричневыми глазами.

    Он внезапно отпрянул от решетки и резко сказал:

    – Идем.

    И не оглядываясь пошел вперед, разбрасывая на ходу длинные ноги.

    Хатковская рванулась за ним. Я схватила ее за руку:

    – С ума сошла! Мало ли кто…

    – Мадлен, – зашептала Хатковская, – это же такое приключение… Мы же всю жизнь будем помнить…

    Он вдруг остановился.

    – Я здесь работаю, – сказал он. – Борис.

    – Очень приятно, – кокетливо сказала картавая Христина.

    Мы стали карабкаться по лесам до самых крестов. Под ногами валялись кусочки мозаики, ведра с засохшей оранжевой краской, щепки и всякая дрянь. Несколько золотых стеклышек я спрятала в карман.

    – Здесь, – сказал Борис и открыл маленькое окно.

    Мы влезли в собор. Внутри он тоже был опоясан лесами. Над головами простерлась фигура Спаса. Огромные белые глаза Бога были совсем близко, и Хатковская тронула их рукой. В углу, над благословляющими перстами, темнела дыра.

    – Снаряд, – сказал Борис. – Идем.

    Мы спустились на ярус ниже и очутились в странном круге золотых стен. Я стояла в центре этого круга, и шесть ликов, спрятанных в зеленые крылья, молча и торжественно взирали на меня со своих золотых полей. Зеленые перья, струясь, касались их щек и соединялись под подбородком. В этой раме были заключены огромные черные глаза, обведенные кругами, изогнутый нос, темный, трагический рот.

    Скрипнули доски. Пахнуло крепким табаком. Борис, нагнув голову, молча смотрел на наши горящие лица. Потом повернулся и пошел к лестнице, ведущей вниз.

    Когда мы уже стояли на каменном полу собора, переполненные видением золотых стен, мерцающих там, наверху, Борис молча пожал нам руки и вдруг, застенчиво улыбнувшись, проговорил:

    – Я вам телефон оставлю свой, значит… если что…

    Я сунула клочок газеты с номером телефона в карман. Хатковская, глядя широко раскрытыми глазами перед собой и видя только скорбный и суровый лик, спрятанный в буйных крыльях, машинально пожала ему руку еще раз и отвернулась.

    Мы трое вышли из собора. Хатковская и я долго стояли на мосту, глядя в сутулую спину, пока Борис не скрылся.