Какое-то мгновение я стоял, пытаясь остановить хлеставшую из раны кровь, а потом со всех сторон навалилась темнота, колени подогнулись, и голова совершенно деревянно стукнулась о доски настила.

Ну да — я умер. Окончательно и вроде как даже бесповоротно.

Умер — и оказался посреди заполненной серостью беспредельной Пустоты. Я ничего не видел, не слышал и не ощущал — и вместе с тем доподлинно знал, что вырвавшиеся на свободу бесы, подобно скрытым водной гладью акулам, начинают нарезать круги вокруг моей беззащитной души.

Стремительный рывок — и самое шустрое из порождений Бездны вцепилось в столь желанную добычу, но лишь затем, чтобы немедленно сгореть в объявшем его святом огне. Остальные бесы, спасаясь от неминуемой гибели, сами забились в наиболее глухие закутки моей души, а исцеленное сердце вновь начало разгонять по жилам кровь.

Какое-то время я беззвучно глотал воздух открытым ртом, после попытался подняться, но руки тут же подогнулись, и лицо уткнулось в лужу натекшей на пол крови. Пару минут полежал так, потом перевалился на спину и осторожно прикоснулся к зарубцевавшемуся шраму под левым соском.

Лихо меня. Нет, действительно лихо.

И сам бы лучше не исполнил.

Остается только вопрос: кто? Альб или Берта?

На чужих грешить не стоит: никто не знал о моей привычке касаться зеркала, прежде чем в него посмотреть. И где именно зеркало висит — тоже.

А так — дернулся тент, и лети, душа, в Свет.

Ну ничего, разберусь. Только Гуго дождусь для начала — он-то при всем желании обежать фургон и столь ювелирно пырнуть меня клинком никак не успевал.

Выжженные на руке святые письмена, которые и развеяли самого шустрого беса, заодно исцелив рану крупицами его скверны, ныли просто невыносимо, долетавший до пустыря колокольный звон колол похуже вражеского копья, и меня вновь начало мутить.

Чтобы хоть как-то отвлечься, я зачерпнул из таза мыльной воды и оттер с торса и лица только-только подсохшую кровь. Потом, достав из сундука короткие широкие штаны, синюю рубаху и расшитую затейливыми узорами кожаную жилетку, оделся и с кряхтением натянул на ноги тяжелые пехотные ботинки с железными набойками на носках. Перевел дух, прикрыл короткий ежик рыжих волос куцей кепчонкой и с залитой свинцом дубовой дубинкой в руках уселся на табурет.

Подождем. Подождем — да.

Первым, на мое счастье, явился Гуго. Насвистывая мотивчик из популярной в этом сезоне оперы Антонио Лири, фокусник забрался в фургон и с изумлением уставился на залитый кровью пол.

— Себастьян, ты кого-то убил? — заозирался он по сторонам. — А где тело? В сундуке?

— Нет, — скривился я и перевернул таз. Окрасившаяся в розовый цвет вода утекла сквозь щели, и кровавое пятно перестало бросаться в глаза. — Скорее это меня убили. И вполне успешно, только не до конца.

— Ты в порядке? — всполошился фокусник.

— Теперь — да.

— Кто это был?

— Не знаю, — покачал я головой и указал на неприметную прореху в тенте. — Ударили с улицы.

— Но почему именно сейчас? — наморщил лоб Гуго и вдруг охнул: — Кто-то из нас работает на Норвейм?

— Ничего другого мне на ум не приходит.

— Альб или Берта? Или меня ты тоже подозреваешь?

— Ты бы не успел фургон обежать.

— Хоть в чем-то повезло.

— И не говори. Остается только выяснить, кто именно скурвился.

— Где ты стоял? — спросил Гуго и потянул меня к зеркалу. — Только встань на то самое место! Это важно!

Выполнять распоряжение не хотелось просто жутко — теперь никакая молитва не спасет! — но я пересилил себя и подошел к зеркалу.