— Об этом сейчас думаю,— отозвался Кият.— Скоро буду переселяться на остров. Булат, правда, обиду затаит... Но я сумею его обласкать...

— Хей, аксакал!— удивился Атеке.— Разве задуманное тобой расстраивается? Разве ты не хочешь взять третьей женой дочь Булата?! — Слуга говорил по-туркменски. Муравьев в совершенстве владел туркменским и без труда понял сказанное. Николай Николаевич улыбнулся майору:

— Кият-ага третью жену надумал сватать! Каково, а, Максим Иваныч?

Офицеры дружно засмеялись: жениться в пятьдесят семь лет, да еще на третьей, — не слишком ли много берет на себя Кият-ага?!

Кият тоже засмеялся, но тут же насупился и взглянул на Атеке: не лезь, мол, не в свои дела. А русским сказал:

— Старый конь борозды не портит...

— Молода невеста-то?— спросил Пономарев.— А то гляди заездит...

И опять все засмеялись.

Кият выждал, пока офицеры умолкнут, сказал лукаво:

— У нас притча есть: если сам зрелый, то на умной женись, а нет— на молодой... Я буду жениться на молодой, потому что чувствую, — не все силы во мне еще вызрели!

— Вах, вах, Кият-ага!— закричал и захлопал себя по коленям Атеке.— Воистину говорят: люди сходят с ума— сходи и ты, люди веселятся— и ты веселись...

— Сколько же лет ей?— вновь переспросил Пономарев. И опять Атеке первым отозвался:

— Пятнадцать будет, самый сок...

Кият еще строже взглянул на слугу и посоветовал выйти ему и посмотреть, всем ли довольны Махтум-Кули-хан и джигиты: может, надо чего, пусть скажут.

Атеке поднялся со своего места и выскользнул из кибитки.

На дворе среди воинов как раз шла речь о том, что не плохо бы сходить в чайхану, послушать бахши. Махтум-Кули-хан велел Атеке сказать об этом Кияту. Слуга тотчас передал просьбу.

— Ладно, пусть идут,— согласился Кият.

Атеке вновь вышел, и слышно было, как шумно покидали двор джигиты, как дразнили за юртами на пустыре собак, кричали, свистели и смеялись.

Кият выждал, пока утихнет шум, затем продолжил беседу о своих ближайших намерениях. В разговорах незаметно бежало время. Офицеры, насытившись, вновь было взялись за чаепитие, как вдруг со стороны рабата донеслись выстрелы. Один, другой, третий. Все выбежали наружу.

— Атеке!— крикнул Кият-ага и, отыскав его во тьме, приказал:— Атеке, иди узнай; кто там стреляет!

Слуга — тотчас в седло и поскакал к рабату. Место стрельбы быстро перемещалось на восток. Было похоже, что одни убегают, отстреливаясь, другие стреляют, преследуя...

Перестрелка быстро кончилась. На Гургене опять стало тихо. Вскоре возвратился Атеке:

— Наши с Назар-Мергеном подрались. Он привез из Астрабада Мир-Садыка с рейятами (Рейяты — так, с пренебрежением, йомуды называли персиян). Тебя, аксакал, поносили за то, что с русскими ешь-пьешь. Наши пришли, хотели послушать Мамед-бахши, а услышали ругань, вот и кинулись на персиян и погнали за Гурген.

— Назар-Мерген тоже убежал? — затаенно спросил Кият.

— Тоже убежал, — довольно ответил Атеке.

— Молодцы! — гордо выговорил Кият. — Теперь не нужно прятать нам свои мысли друг от друга. Открытого врага одолеть легче.— Кият предупредил слугу, чтобы сказал Махтум-Кули-хану, как вернутся джигиты, зорко сторожить пустырь и дорогу у брода, а сам с русскими гостями опять скрылся в кибитке.

Кеймир коснулся рукой корабля. Ладонь скользнула по обшивке. Вновь он нырнул, и руки его нащупали толстую пеньковую веревку, протянувшуюся от якоря вверх.