Дюваль немного успокоился, но тревога не оставляла его. Он должен был это предвидеть. Тереза с любопытством рассматривала своего зятя.

— Мне сказали, что вы кинезитерапевт. Веронике повезло… Ей всегда везло… Правда, после всего, что теперь произошло, не стоит так говорить. Как она себя чувствует?

— Неважнецки, — ответил Дюваль с расчетливой сухостью. — Совсем неважнецки… Правосторонний паралич, речь отсутствует… Очень слаба. Словом, калека.

— О! Как я вам сочувствую, Рауль. Дюваль чуть не подпрыгнул.

— Разрешите мне вас так называть? — сказала она. — Как же вы собираетесь выйти из этого положения?

Они медленно шли по аллее. Ока проворно оглядела дом и сад.

— У меня есть преданная домработница.

— Я бы тоже могла вам помочь… В таком большом горе можно и забыть о прошлом, не так ли?

— Благодарю вас, но в течение какого–то времени необходимо избавить Веронику от малейших волнений. Доктор категорически запретил шум и посещения.

— Даже сестре?

— Даже ей. Вы, наверное, плохо себе представляете, что она пока еще очень, очень больна. Из–за любого пустяка у нее поднимается температура.

— Видно, зря я тащилась так издалека, — сказала она злобно.

— Если бы все зависело от меня, я бы вас тотчас к ней проводил, — сказал Дюваль. — Это так естественно. Но она мне этого никогда не простит, и знаете почему? За напоминание о прошлом.

— Она считает себя обезображенной?

— У нее осталось несколько шрамов на виске и волосы пока не отрасли, ей ведь обрили половину головы для перевязок.

В черных глазах Терезы блеснула и померкла радость.

— Да, она ведь всегда была гордячкой. Теперь я понимаю, почему она никого не хочет видеть, для ее самолюбия это непереносимо.

— Вдобавок она здорово похудела. Оттого, что она теперь все осознает, ее страдания усилились. Слава богу, что меня пока терпит.

— Она что совсем не говорит?

— Только подает знаки левой рукой. Она ведь практически оторвана от мира… Зайдите в дом на минуту.

Они прошли через подъезд и остановились в вестибюле.

— Я снял этот дом, — сказал Дюваль, — поскольку он находится на отшибе. Никаких соседей. Мало движения. Больничный покой.

— Должно быть, он обошелся в копеечку?

— Обременительная жертва… Прошу вас в гостиную.

Он широко раскрыл дверь. Она вошла и тотчас увидела фотографию на круглом столике.

— Черт возьми, — воскликнула она, — Фабиана! Везде она тут как тут!

— Вы ее знаете?

— Знаю ли я ее… О! Да, к несчастью.

— Присядьте и расскажите мне о ней.

Она поддернула юбку, чтобы не помять, и осторожно уселась на диван.

— Не говорите мне, что вы не в курсе дела.

— В курсе чего?

— Вероника никогда не рассказывала вам о нашей ссоре?

— Она избегала этой темы.

— И хорошо делала. Вы знаете, что Веронику вырастила я. Мама всегда болела. Она умерла в санатории, а я посвятила себя малышке, она ведь на 13 лет моложе меня, и я ее считала почти своей дочерью. Не могу сказать, что это было просто. Вероника была трудным ребенком, но мы, вроде, понимали друг друга. Вдруг возникла эта Фабиана. Вероника просто влюбилась в нее… Нет, я не думаю ничего такого! Вероника совершенно нормальная женщина. Я просто хочу сказать, что она боготворила Фабиану. К несчастью, эта девица была при деньгах, а нам их всегда не хватало… Я работала, месье.