— Но…

— Доверься мне, — сказал Дилан.

Она поймала решительный взгляд его черных глаз. Должна ли она? Может ли? Она никогда не хотела на кого-то полагаться, ни на одного мужчину. С другой стороны, таких мужчин, как Дилан, она еще не знала.

Она доверила ему свою жизнь. И свое сердце. Но может ли она доверить ему своего ребенка?

Она протянула к нему руки.

— Прошу тебя. Приведи его назад.

Дилан стоял на прибрежных скалах, сжимая в руке потрепанного плюшевого мишку с грязным красным бантом. Его мишку. Перед уходом Реджина дала ему эту игрушку. Ее голос, ее сердце, ее глаза переполнял страх.

Приведи его назад.

Солнце истекало последней кровью над краем раненого моря, окрашивая облака красным светом, словно окровавленные бинты. Через полчаса станет совсем темно. Дилан мог довольно хорошо видеть в темноте — в отличие от людей, которых Калеб привлек к поискам.

Где- то в этой тьме должен быть Ник, совсем один.

По крайней мере, Дилан надеялся, что он будет один.

Перед его глазами возник образ селки Гвинет. Но не такой, какой он знал ее при жизни, — маленькой ненасытной блондинкой с мягким взглядом и белозубой улыбкой. А такой, какой она была, когда он видел ее истерзанное окровавленное тело в последний раз, после того как демон Тан убил ее. Эта картина леденила ему кровь. Он представил себе Ника — человеческого ребенка, сына Реджины — в руках демона, и от этой мысли его прошиб холодный пот.

Его рука крепко сжимала медведя, как будто он пытался выжать из игрушки сведения о местонахождении Ника. Потертый ворс хранил воспоминания, словно въевшийся запах хозяйственного мыла и детского шампуня. Следы Реджины, ее смеха, ее любви, быстрого и беззаботного объятия. Следы Ника, больного или сонного, уютно устроившегося и безмятежного. Но ни одно из этих теплых и туманных впечатлений не давало ключа к месту, где Ник был сейчас. Этот медведь имел какое-то отношение к Нику, а Дилан — нет. Он не мог использовать эту игрушку, чтобы сосредоточиться на ее владельце, как в свое время использовал крестик Реджины.

Широко расставив руки, он закрыл глаза и попытался вызвать из темноты худенькое лицо мальчика.

Он опустошил себя, отпустив свою силу на землю, словно воду, мучительно стараясь отыскать хоть какой-то след, знак, намек. Отсутствие Ника пульсировало в его голове, как боль удаленного зуба или ампутированной конечности. Его чувства обострились и расширились. Он слышал шелест ветра среди деревьев, плеск воды у скал, смех чаек и урчание подвесного мотора вдали. Он чувствовал запах можжевельника и душистого перца, аромат водорослей и соленой воды.

Но он не мог почувствовать сына Реджины. Ничто не кричало ему «Ник», ничто не пахло мальчиком. Только удары волн, запах моря…

Дилан затаил дыхание.

Удары волн…

Начинался прилив.

Он похолодел. Он должен найти Ника. Немедленно!

Реджина драила кастрюли и молилась, как будто могла спасти сына одними только просьбами к Всевышнему. Ее руки и мозг были заняты, и это отвлекало от боли в спине и тяжести на сердце.

Радуйся, Мария, благодатная…

Она набрала побольше воздуха и ожесточенно набросилась на покрытую грязным налетом сковородку, стараясь не обращать внимание на молчащий телефон, медленно ползущие стрелки часов, злость и страх, кипевшие в груди.

Это несправедливо! Этого не должно было произойти! С того момента, как акушерка опустила темную, покрытую пушистыми волосиками головку Ника на грудь Реджины, она заключила с Богом сделку. Она готова принять пять месяцев тошноты по утрам, двадцать шесть часов долгих и полных одиночества родовых страданий, все бессонные ночи, годы без секса в обмен на это чудо. Ее мальчика.

Реджина готова была что угодно сделать, что угодно вынести, чем угодно пожертвовать, лишь бы вернуть сына.