Изменить размер шрифта - +
Взять
хоть наших  охотников.  А  другие,  бедняги, матросня с бака, сами не знали,
куда они  нанимаются. Ну  да они  еще  узнают! Узнают и проклянут  тот день,
когда  родились на  свет! Жаль мне их,  но я  должен прежде  всего  думать о
толстом старом Луисе и  о том,  что его ждет. Только, смотри, молчок! Я тебе
ни слова не говорил.
     Эти охотники  -- порядочная дрянь, -- через минуту  начал он снова, так
как отличался необычайной словоохотливостью. -- Дай срок, они еще разойдутся
и покажут себя.  Ну да Ларсен живо их скрутит. Только он  и может нагнать на
них страху. Вот, возьми хоть моего охотника Хорнера. Уж такой тихоня с виду,
спокойный  да вежливый, прямо как барышня, воды, кажется, не замутит. А ведь
в прошлом году укокошил  своего рулевого. Несчастный  случай, и  все.  Но  я
встретил потом в Иокогаме гребца, и он рассказал мне, как было дело.  А этот
маленький  чернявый проходимец  Смок -- ведь он отбыл три года на  сибирских
соляных копях за  браконьерство: охотился в  русском  заповеднике  на Медном
острове.  Его там сковали нога с ногой  и рука с рукой с другим каторжником.
Так  вот на работе между ними что-то  вышло, и Смок отправил своего товарища
из шахты наверх в бадьях с солью. Только отправлял он его по частям: сегодня
-- ногу, завтра -- руку, послезавтра -- голову...
     -- Что вы такое говорите! -- в ужасе вскричал я.
     --  Что  я говорю? -- резко прервал он  меня. -- Ничего я не  говорю. Я
глух  и  нем и  другим советую  помалкивать,  если им  жизнь  дорога.  Что я
говорил? Да только,  что  все они замечательные  ребята и  он тоже, чтоб его
черт  побрал,  чтоб  ему  гнить  в  чистилище  десять  тысяч  лет,  а  потом
провалиться в самую преисподнюю!
     Джонсон,  матрос, который  чуть не содрал с меня кожу, когда я  впервые
попал на  борт, казался  мне наиболее  прямодушным из всей команды. Это была
простая, открытая натура. Его честность и мужественность бросались в  глаза,
и в то же  время он был очень скромен, почти робок. Однако робким его все же
нельзя было назвать. Чувствовалось, что он способен отстаивать свои  взгляды
и  обладает чувством  собственного достоинства.  Мне запомнилась  моя первая
встреча с ним и  то, как он не пожелал, чтобы коверкали его фамилию. О нем и
об   этих  его   особенностях   Луис  высказался  так   (слова  его  звучали
пророчеством):
     -- Славный малый этот швед Джонсон, лучший матрос на баке. Он гребцом у
нас  на  шлюпке. Но  с Волком  Ларсеном у него дойдет до беды,  это как пить
дать. Уж я-то знаю! Я вижу,  как  надвигается  буря.  Я  говорил с Джонсоном
по-братски, но он не желает тушить огни и вывешивать фальшивые сигналы. Чуть
что не по нем,  начинает  ворчать,  а  на судне всегда найдется гад, который
донесет на него. Волк силен, а эта волчья порода не терпит силы в других. Он
видит, что и Джонсон силен и его не согнуть, -- этот не станет благодарить и
кланяться, если его обложат или влепят по морде. Эх, быть беде! Быть беде! И
бог весть, где  я возьму тогда  другого гребца!  Вы знаете, что сделал  этот
дурак,  когда старик назвал  его "Ионсон".
Быстрый переход