Адвокатша шепнула инспекторше:

— Какой культурный человек, не правда ли?

Рыжеволосая, с перманентом жена доктора услышала, тряхнула горделиво головкой:

— Он учился и специализировался в Европе!

В это время сыновья хозяев дома, сыновья и дочери гостей развлекались в соседней комнате, где царил полумрак и тихо играла радиола. Порой в гостиную доносились звуки темпераментной возни, приглушенные возгласы: «Ой, Веда-а-ат!» Однако взрослые были всецело поглощены рассказами доктора о последних чудесах в области медицины и аптекаря — о различных лекарствах, недавно полученных с Запада.

Но вот хозяйка дома, тучная дама, встала и вышла в соседнюю комнату. Здесь, в темноте, под едва звучащую музыку танцевала лишь одна пара. Ханым-эфенди зажгла свет. Тотчас в комнате произошел небольшой переполох — словно тараканы метнулись в разные стороны. Старший сын Ведат вскочил с тахты, стирая рукой со щеки помаду. Дочь аптекаря, лежавшая с ним на тахте, поднялась, села. Дочь доктора растерянно смотрела на вошедшую, поддерживая рукой разорванное колье. Второй хозяйский сынок высунул голову из-под дивана, куда он забрался вместе с дочерью инспектора.

Ведат сказал, как ни в чем не бывало:

— Да, мамочка… Что тебе?

— Нет-нет, ничего, детка, — сказала женщина. — Веселитесь?

Ей ответили разом:

— Веселимся, мамочка!

— Веселимся, тетя!

— Веселимся, веселимся!..

Ведат приблизился к матери. Она улыбнулась ему:

— Вытри щеку. Отец увидит.

Парень махнул рукой:

— Э-э, плевать! Пусть видит.

— Фи, как ты говоришь, Ведат! Что за словечки?

— Обыкновенные словечки. Чем они тебе не нравятся, а, старушка?

Мать сделала вид, будто не слышит:

— Хорошо, дети, развлекайтесь. Только чуть потише. Мы там слышим ваши голоса.

Ведат подтолкнул мать к двери:

— Ладно, ладно, сматывай удочки… — И, закрыв за матерью дверь, добавил: — Ох, и хохмачка наша старушенция! А-а?

Он повернул выключатель, в комнате опять стало темно.

Когда ханым-эфенди вошла в гостиную, говорил ее муж. У него была небольшая черная бородка и усы — по последней моде.

Обычно, вернувшись вечером с работы, бей-эфенди срывал с головы шляпу (не какую-нибудь там, а «Борсалино»!), восклицая при этом: «К черту эти гяурские штучки!», надевал тонкой вязки тюбетейку, облачался в батистовую ночную рубаху с разрезами по бокам, отдавая предпочтение ей, а не шелковой пижаме. После этого усаживался на тюфячок в углу комнаты, обставленной по-восточному, брал в руки четки из девяноста девяти костяшек и пытался погрузиться в благостные размышления, прикрыв веки и шевеля губами. Однако, несмотря на все старания, ему не удавалось выбросить из головы дневные заботы. В то время, когда губы его нашептывали священные слова, голова была занята совсем другим. Он думал об экспортируемых товарах, лицензиях и прочем, имеющем отношение к экспорту.

— Из сердец молодых людей вырвали страх перед аллахом! Вырвали и отбросили прочь! — Он не говорил — бушевал. — Безбожники! Вероотступники! Что это за нравственность, которая не опирается на религиозную основу, которая не имеет в своем фундаменте страха перед аллахом?..

Одна из уважаемых дам тихонько зевнула.

Доктор — он был личным врачом хозяина дома — сказал, хоть и не верил ни одному его слову:

— Очень верно.

Инспектору — он частенько брал в долг деньги у хозяина дома — не хотелось отставать от доктора. Он поддакнул:

— Разумеется, разумеется, бей-эфенди!

Все остальные согласно закивали головами.