-  Петер! - раздалось над ухом, и, конечно, кулаком по хребту, и за плечи потрясли, и опять кулаком, уже под ребра - ну конечно, это был Хильман, кто же еще? - Петер, старина, сколько лет, сколько зим!

    Хильман, откуда-то вылетевший чертиком, чтобы, ошарашив своим появлением, сгинуть - такая уж у него была натура. Когда-то они с Петером три дня болтались в море на сторожевике, Петер ничего снять не смог, а Хильман сделал замечательный очерк, Петер потом прочел его и посмеялся про себя: в очерке было все, кроме того, что было на самом деле. Там-то, на сторожевике, Хильман и ошеломил Петера замечательной фразой о друзьях, а именно: «У меня этих друзей. - сказал он, - ну тысячи три, не меньше». - «А я?» - спросил тогда Петер. «И ты, конечно», - сказал Хильман. «Понятно», - сказал Петер; ему на самом деле все стало понятно. «Ты что, не веришь? - обиделся Хильман. - Да я для тебя все что угодно…» - «Спасибо, Хильман, - сказал Петер. - Верю». Хильмана звали Роем, но все почему-то называли его только по фамилии.

    -  Что ты здесь делаешь? - спросил Петер.

    -  Послали, - сказал Хильман. - Сказали, у вас тут что-то намечается. В смысле - отсюда поедете.

    -  И ты с нами? - спросил Петер.

    -  Ага. Ты чем-то расстроен?

    -  Не знаю, - сказал Петер. - Нет, наверное. Просто устал. Вчера… пардон - позавчера вернулся, хотел поработать здесь… Опять без меня монтируют. Ты бы дал кому-нибудь свои блокноты, чтобы они там все по-своему переставляли?

    -  А никто не просит, - сказал Хильман. - Хорошо попросили бы если - может, и дал бы.

    -  А меня вот гложет… Да нет, просто устал.

    -  Когда ехать-то?

    -  Не знаю. Приедет какой-то шишковатый из министерства, скажет.

    -  Мне намекнули, - сказал Хильман, - что все это не на одну неделю и куда-то в тыл. Представляешь?

    -  В ты-ыл? - недоверчиво протянул Петер. - Что-то ты путаешь, старик.

    -  Ничего я не путаю. Что я, нашего главного не знаю? Он когда губу вот так делает - то на передовую. А если вот так - то или флот, или тыл. Проверено.

    -  Твои бы слова - да богу в уши, - сказал Петер.

    Он не знал, почему это невозможно, но это было действительно невозможно - войти к Летучему Хрену и сказать: «Знаешь, я страшно устал. Мне надо отдохнуть, потому что, если я не отдохну, я сломаюсь по-настоящему. Я очень устал». Странно, конечно, но он точно знал, что это невозможно, хотя никто и никогда не пытался этого сделать. Небеса бы обрушились, если бы кто-то попытался сказать это Летучему Хрену. Молния бы сорвалась с ясного неба…

    -  …вечером, - сказал Хильман, это он приглашал на коньяк, и Петер кивнул: «Хорошо», но вспомнил Брунгильду и добавил: «Посмотрим». Хильман опять легко обиделся и легко распростился с обидой. «Да приду я, приду», - успокоил его Петер, и, по своему чертикову обыкновению, Хильман пропал мгновенно - только пыль взметнулась над тропою, только стук копыт отдался эхом…

    Новенькие занимались с аппаратурой, и Камерон, который маячил тут же, исподтишка показал Петеру большой палец.

    Петер лег, не разуваясь, задрал ноги на спинку кровати. Неизвестно еще, какими окажутся обещанные итальянские ботинки, а эти надо оставить себе: мягкие, легкие, нигде не давят, не трут и не хлябают… Он задремал и проснулся от голосов.