Назавтра в полдень приехал Санек и, действительно, привез два билета на «Аиду». Женя не могла взять в толк, где и как он ухитрился достать их за вчерашний вечер. Санек на все ее вопросы лишь загадочно улыбался.

Они пообедали и поехали в центр. Шли по улицам и болтали. Вернее, говорил по преимуществу Санек, а Женя больше отмалчивалась. С Женькой все было наоборот — она трещала без умолку, а тот произносил два-три слова в полчаса. Вид у него при этом был погруженный в себя, но Женя точно знала, что он внимательно слушает ее. Иногда он смеялся над ее остроумием, иногда вставлял какие-то соображения и замечания — ей всегда было жутко интересно его мнение по тому или иному поводу.

Она поймала себя на том, что машинально кивает Саньку, а сама думает о своем. Женя покосилась на него, но он, кажется, не замечал ее «отсутствия».

Потом они слушали оперу, и Женя вспоминала отца. Какое счастье, что мать после его ухода не сломалась, сумела совладать с собой, не скатиться в уныние и депрессию. Выучилась новой профессии бухгалтера, стала самостоятельно зарабатывать деньги, продолжала в глазах Жени выглядеть надежной и сильной. А ведь она любила отца, очень любила, для нее эта потеря была невосполнимой…

Солисты пели свои партии очень прилично. Грянул знакомый хор, который так любил Лось. Женя тут же представила, как они пели его с Женькой в Петербурге. Снова Женька! О чем бы она ни подумала, мысли неизменно возвращались к нему. Ей и в голову не приходило, что любовь может обернуться настоящей манией…

После спектакля Санек довез ее до самого дома. Женя распахнула дверь и предложила ему:

— Заходи.

Он покачал головой и проговорил вежливо, но твердо:

— Дел много.

Она почувствовала невероятное облегчение и поняла, что мать права: не стоит торопиться и в отместку Женьке тащить к себе в постель человека, к которому не испытываешь ровным счетом ничего, кроме дружеской симпатии.

В последующие дни они стали встречаться регулярно, и всегда куда-нибудь шли: в кино, в театр, на выставку. Санек продолжал вести себя сдержанно и корректно, не делая никаких попыток к физическому сближению. Исключение составляли лишь репетиции хора: там они с Женей сидели в обнимку, шушукались на ушко, всячески изображая сладкую парочку. Инициатором подобного представления являлась Женя — это была единственная ее возможность пережить то, что творилось у нее перед глазами. Женька и Любка по-прежнему были неразлучны, вечно стояли в стороне от всех, сцепив руки. Он что-то говорил, Любка смеялась. Вид у нее был счастливый и какой-то оглушенный.

Один раз Женя застала их в коридоре целующимися. Они стояли вполоборота к ней, Женькино лицо заслоняла голова Любки, ее волосы, распущенные по плечам. Жене захотелось дать ей коленкой под зад, и она с трудом удержалась, чтобы не пойти на поводу у своего желания.

Санек благородно и преданно подыгрывал ей в ее стремлении выглядеть благополучной и удовлетворенной. Однако наедине у них ничего не ладилось. Пора было переходить от чинных прогулок к более тесным отношениям, и Женя чувствовала, что этого не случится никогда. Ее тело точно заговорили — оно продолжало принадлежать Женьке, несмотря на то, что было ему без надобности. Она вспоминала со злой усмешкой, как заклинала его тогда, ночью, в студенческом общежитии. Ничего себе суженый! Скорее уж ряженый — прикидывался влюбленным барашком, а оказался подлым предателем.

Санек все понимал и мрачнел на глазах. Женя ждала, когда наступит логический конец. И он настал. Через месяц после того рокового дня, в который начался их роман «в отместку», у них произошел серьезный разговор.

— Прости, Женечка, — сказал Санек, глядя прямо ей в глаза своими ласковыми, голубыми глазами.