– Я не буду просить у тебя прощения. Я сделала то, что должна была сделать.

– Знаю. – На какую то долю секунды его лицо немного смягчилось. – Я не настолько несправедлив, чтобы обвинять тебя за то, что сделал бы и сам. Я отнял бы у тебя Джедалар, если бы нашел способ это сделать. Ты разрушила то, на что я возлагал надежды, и я считаю это неприемлемым. Но это не значит, что ты сама становишься неприемлемой. Это все никак не связано с отношениями, существующими между нами.

– Да? – прошептала она.

– Если не считать того, что я настолько зол, что готов сорвать с тебя это полотенце и швырнуть тебя в сугроб, – резко сказал он. – Ради Бога, неужели ты не знаешь, что между нами нет разговора о прощении? Чтобы ты ни сделала, я никогда не смогу от тебя отвернуться. – Он направился к двери и открыл ее. – Ложись спать. На рассвете будь готова к отъезду.

И он громко хлопнул дверью.

В его манере и словах не было сентиментальности я нежности. Но она приняла все, что он дал ей: гнев и понимание, суровость « обещание вечности.

Марианна смотрела на захлопнувшуюся за ним дверь, чувствуя изумление… и зарождающуюся радость.

* * *

Когда она открыла дверь комнаты Джордана, на улице уже сгустились сумерки.

Джордан лежал на постели все еще одетый и смотрел в окно на пожары, пылающие на всем протяжении туннеля.

Он повернул голову на звук открывшейся двери:

– Я сказал тебе, чтобы ты ложилась. Марианна не видела его лица, но тон не внушал особых надежд.

– Мне надо было тебя увидеть. Иначе я не смогу заснуть. – Она закрыла дверь и подошла к нему. – Тебе больно?

– Да, и я это очень плохо переношу. Так что тебе лучше вернуться в свою комнату и оставить меня в покое.

– Я не могу этого сделать.

– Ты об этом пожалеешь. Когда мне больно, Я склонен бросаться на всех.

– Тогда я найду твое поведение неприемлемым. – Она легла рядом с ним. Слова, которые она пришла сказать, давались ей с трудом, и она не хотела видеть его лица. Повернувшись к нему спиной, она тихонько сказала: – Но тебя я неприемлемым не сочту. Никогда. Она почувствовала, как Джордан напряженно замер.

– Эти слова звучат немного знакомо.

– Это прекрасные слова. Ты никогда еще не был так красноречив.

– Господь свидетель: ты непривередлива.

– Нет, я очень привередлива. Мне необходимо все. – Она помолчала. – Но и взамен я тоже дам тебе все.

Джордан не протянул рук, чтобы обнять ее.

– Например? – спросил он глухо, уткнувшись в ее волосы.

– Я пойду для тебя на любой бой. Ты хочешь, чтобы этот Наполеон был побежден. Я тебе помогу.

– Тебе следовало бы подумать об этом сегодня днем.

– Я рожу тебе детей. Наверное, я буду хорошей матерью. – И с трудом она выговорила: – И я дам тебе мою работу. Это – часть меня, это самое ценное, что у меня есть, и этим трудно будет делиться, но я попытаюсь. – Еще раз помедлив, она тихо добавила: – И я буду любить тебя всю жизнь.

Наступило молчание, а потом он вежливо спросил:

– И это все?

Возмутившись, она начала поворачиваться к нему, но вдруг его руки обхватили ее, заставив остановиться.

– Отпусти меня! – сказала она, вырываясь. – Я знаю, что тебе больно, но ты ужасно злой, и я…

– Ш ш! – осевшим голосом успокоил он ее. – Я пошутил.

– Я не нахожу эту минуту смешной!

– А мне и не было смешно. Я просто не знал, что сказать, и вот я… – Он замолчал и притянул ее к себе. – Правда, я не нашел слов.

А когда Джордан тронут или растроган, он прячется под маской самоиронии, которая так хорошо ей знакома.