— Хейвелок.

— Сын Гавличека.

— Я был бы весьма благодарен, если бы вы перестали напоминать мне об этом.

— Пистолет у меня, а не у вас. Поэтому решать буду я. — Ростов снял оружие с боевого взвода, но ствол по-прежнему был направлен в голову Майкла. Впрочем, ваше далекое прошлое не интересует меня. Меня или, если хотите, нас заботит ваша недавняя деятельность.

— Из этого следует, что ваши агенты зря получают деньги.

— Они присылают сообщения удручающе часто, хотя бы для того, чтобы оправдать свое существование. Но насколько их информация соответствует истине?

— Если в ней говорилось обо мне в том смысле, что все кончено, то она вполне достоверна.

— "Кончено"? Какое неудачное слово, в нем звучит безнадежность. Впрочем, его можно толковать по-разному. Кончено с чем? С одной операцией для того, чтобы приступить к следующей?

— Кончено со всем тем, что может вас интересовать.

— Значит, вы вне сферы наших интересов? — переспросил сотрудник КГБ. Он вышел из дверного проема и прислонился к стене. Ствол пистолета теперь был направлен Хейвелоку в горло. — Следовательно, ваше правительство не использует вас ни в каком официальном качестве? Трудно поверить. Боюсь, это был страшный удар для вашего дражайшего друга Энтони Мэттиаса?

Майкл внимательно посмотрел в глаза кагэбисту и перевел взгляд на пистолет в его руке.

— Совсем недавно один француз тоже упоминал Мэттиаса. И я сказал ему все то, что повторяю сейчас, хотя не вижу в этом никакого смысла. Ведь вы заплатили ему за то, что он упомянул Мэттиаса, не так ли?

— Граве? Да он же нас презирает. Этот француз ухитряется вести себя прилично, лишь когда бродит по музеям Кремля или изучает залы Эрмитажа в Ленинграде. Он способен сказать нам все, что угодно.

— Зачем же вы его использовали?

— Дело в том, что вы ему симпатичны. А в этом случае куда легче отделить правду от лжи.

— Следовательно, вы ему поверили.

— У нас просто не было выбора. Видимо, вы сумели его убедить. Как отнесся государственный секретарь, такой блестящий человек, такой харизматический тип, к отставке своего любимого выученика?

— Не имею ни малейшего представления, но полагаю, что с пониманием. Я уже говорил Граве и сейчас повторяю. Мэттиаса я не видел уже несколько месяцев. У него и так хватает проблем. Зачем же он станет заниматься еще и моими, своего бывшего ученика?

— О, вы были для него не только учеником, а гораздо больше. Вы в Праге встречались домами. Вы стали тем, что вы есть...

— Был...

— ...благодаря Энтони Мэттиасу, — закончил русский, не обращая внимания на возражения Майкла.

— Все это случилось давным-давно.

Ростов помолчал и, слегка опустив ствол пистолета, произнес:

— Прекрасно, оставим прошлое в покое. Поговорим о настоящем. Конечно, незаменимых людей нет, но вы кадр чрезвычайно ценный. Опытный, весьма продуктивный.

— Ценность личности и ее продуктивность неизбежное следствие обязательств, взятых на себя самой личностью. У меня больше нет никаких обязательств. Скажем так, я их утратил.

— Не явствует ли из ваших слов, что вас можно совратить, — кагэбист еще ниже опустил ствол, — и заставить взять на себя новые обязательства?

— Вы сами прекрасно знаете ответ. Не говоря уже об отвращении, которое я испытываю к вашей конторе последние пару десятков лет, следует также учесть, что мы внедрили одного-двух агентов на площадь Дзержинского. Я не хотел бы, чтобы против моего имени стояла пометка: «не подлежит исправлению».