— Хлюпик, — презрительно сказал оберштурмфюрер. — Вырождающаяся раса, чтобы там не говорили наши идеологи. Одно слово — англичанин. Мне этот допрос тоже не доставил какого-то удовольствия, я тоже считаю, что пытать людей — дикое варварство. Но если нельзя иначе? Если нельзя? К тому же они наших ребят положили. Каких ребят! Кстати, ротенфюрер, всем, кто участвовал в дознании, — двойную норму спирта из НЗ. Только время потеряли на этих черномазых.

Ойген осторожно покосился на две черных головешки, еще недавно бывших людьми. Он тоже не одобрял пытки, к тому же, не стоило про этих негров говорить так пренебрежительно, они показали себя мужественными бойцами. Старший даже не кричал, а шипел от боли, а младший явно боялся проговориться, не выдержав боли, а потому просто откусил себе язык. И все равно они вели себя достойно, очень достойно, не хуже славян из Казакии, с которыми судьба сталкивала Ойгена ун-Грайма.

— Что там Херцог? — поинтересовался оберштурмфюрер. — Он выходил на связь?

— Так точно, — сказал Ойген. — Последний раз сорок минут назад. Жалуется, что его «файтеры» ничего не могут найти. Джунгли!

— Черт побери! — выругался Венк. — Мы оснащены по последнему слову техники, у нас есть то, о чем колониальные войска могут мечтать. И что же? Мы бессильны перед зарослями и кучкой дикарей!

Он посидел, разглядывая дымящуюся хижину и безжизненные черные тела рядом с ней.

— Скажи камрадам, пусть это закопают, — раздраженно сказал Венк. — Терпеть не могу запаха паленого мяса.

— Что дальше? — поинтересовался Ойген. — Начнем движение?

— Куда? — Венк скривился. — Нет, дружище, теперь я и шагу не сделаю без того, чтобы точно не знать, куда эти дикари делись. Где этот чертов англичанин? Его дали нам как специалиста и как проводника. Что-то я не вижу от него большой пользы. Он только и умеет, что плакать над черномазыми. Клянусь памятью великого фюрера, о наших ребятах он так не скорбел. А ведь на болоте они спасли ему жизнь!

— Жаль, что мы сожгли деревню, — с непроницаемым видом сказал Ойген ун-Грайм. — Мы могли бы прекрасно отсидеться за ее частоколом.

— И ты туда же! — вздохнул оберштурмфюрер. — Согласен, наши действия были неправильны. Мы прекрасно могли бы отсидеться в деревне. Но ее нет. Зачем говорить об упущенных возможностях, разве тебя не учили в бюргере жить настоящим и никогда не сожалеть об утратах? Кстати, пусть люди осмотрят пожарище там, где была хижина этого долбанного Гарабомбы Бу, может, найдется что-то, заслуживающее внимания.

Ойген отдал распоряжение, и три двойки беспрекословно отправились к еще дымящимся остаткам хижины, которые и развалинами назвать было трудно. Глупо было надеяться, что там еще можно найти нечто и в самом деле заслуживающее внимания. Но приказы начальства не обсуждаются, они выполняются — молча и беспрекословно.

Ун-Крамер сидел на корточках у дубовой колоды в центре деревни. Щека у него была в крови, но вид благодушный — задание его двойка выполнила, более того — пленных взяла, получалось, что показал он себя с самой лучшей стороны и заслужил хорошие слова в ежегодную характеристику.

Рядом вольно расположились бойцы подразделения. Оглядев их, Ойген вдруг тревожно подумал, что до серьезных столкновений с аборигенами дело пока не доходило, тем не менее, ряды их серьезно поредели. Потери за два дня составили пять человек, глупые и — что еще более обидно — невосполнимые потери. И что еще более неприятно — вид у воинства стал совсем не воинским, дикарским он стал, отбери у солдат автоматы и шлемы БКС.