Мама в развевающейся греческой тунике и сандалиях танцевала с Михалычем, а Машу опять сосала ревность. Михалыч нарядился не то Кутузовым, не то Потемкиным: камзол, парик, черная повязка на глазу. Про себя Маша фыркала и обзывала его лакеем. Немного утешало то, что Михалыч прихрамывал. Во-первых, так ему и надо. А во-вторых и в-главных, натертая нога подтверждала, что Михалыч ходил в спортзал не для того, чтобы тайком от мамы секретничать в раздевалке с неизвестной теткой. Нет, он честно заработал свои спортивные мозоли, а потом жаловался на них какому-то Егорушке.

Сказать по правде, Маша и раньше знала, что ее подозрения высосаны из пальца. Михалыч влюблен в маму, это заметно невооруженным глазом. Разок увидеть, как он, поскальзываясь от усердия, летит вокруг капота, чтобы открыть маме дверцу машины — и все ясно: тяжелый клинический случай. Но раньше это были только личные Машины впечатления, а теперь они подтвердились методами сыска. Поэтому она сказала себе, что не зря старалась. Ведь не каждый же день выдаешь замуж родную мать!

А вообще настроение было препакостное. С Володей она провальсировала два круга и осрамилась. Ученик Стаффордширской школы для мальчиков умел танцевать по-настоящему, а она только ногами перебирала под музыку. Кажется, невелика наука: партнер ведет, а ты за ним под «раз-два-три». Откуда взялось «четыре»? Не в складушки, не в ладушки прямо Машке по макушке. И с разлета вписала Володю в колонну! Здесь, у колонны, и осталась от стыда. А он хотел продолжать, он смеялся и вправду не понимал, какое это мучение для Маши.

Эх, провинция! Тебе бы чуть столичной несерьезности. А то засупонишься, сделаешь рожу ящиком, сама превратишь себя в посмешище да еще и обижаешься.

Что может быть хуже, чем торчать у колонны, когда рядом танцуют! А если в этом никто не виноват, кроме тебя самой, пытка еще невыносимей. Возвращаться в номер к Деду не хотелось. Пореветь, и то нельзя. Маша высматривала среди танцующих Ваху, но горец не появился. Кажется, он стал нарочно избегать ее. Стыдился своих слез?.. А Михалыч на каждом круге то улыбался ей, то махал рукой и вообще делал вид, что они вместе. Папа, мама, я — здоровая семья.

Маша обрадовалась, когда подошла Надюха. Колбасная принцесса была наряжена в тесное платье с лифом на шнурках; крючковатый посох в руке означал, что она изображает пастушку.

— Специально, чтобы танцевать не приглашали, — печальным голосом соврала Надюха. Бал начался час назад, но Маша не видела, чтобы ее кто-нибудь пригласил с посохом или без посоха.

— Твои барашки разбежались. Пойдем лучше потреплемся, — предложила Маша, подумав, что колбасной принцессе сейчас так же плохо и одиноко, как и ей.

Надюха сунула посох под мышку:

— Пошли, только не через главный вход. А то еще привяжутся.

Было ясно, что Надюха оставила всякие надежды встретить нахала, который бы к ней привязался. Играя в конспирацию, она подвела Машу к оркестру, втащила за кулисы, и они оказались в служебном коридоре без окон, с тусклыми желто-коричневыми стенами.

— Ушли, — шепотом сообщила Надюха.

Пришлось ей подыграть:

— От кого?

— Один придурок прохода не дает. Ты его не знаешь, — поспешно добавила Надюха, пресекая неудобные вопросы.

Маша собиралась рассказать ей про «жучок», но подумала, что, может быть, и не надо. У колбасной принцессы еще детство играет.

Между тем Надюха на цыпочках вела ее по коридору, состоявшему из одних поворотов, тупичков и открывавшихся неизвестно куда дверей.