Книги Проза Валентина Гоби Мурена страница 142

Изменить размер шрифта - +
Делайте больше! Франсуа очень хотелось бы рассказать Сильвии о некоем Ахмеде Бен Рашиде, который подъехал к нему на коляске и сказал, что очень рад такой встрече, во время которой убедился, что некоторые «физические аномалии» (слова самого Ахмеда) должны помочь ему превзойти предписанные жизнью рамки и пройти гораздо дальше. И это произойдет именно в Эвиане весной шестьдесят второго, где молодой алжирец откажется от участи маломобильного инвалида и свяжет свою жизнь со спортом.

Однако пока еще не заключили Эвианские соглашения, не сняли «Прекрасный май», не организовали знаменитую конференцию. Сильвия протягивает руку к горшку с фикусом и ссыпает туда измолотый в пыль сухой лист. Затем она запускает руку в карман и достает листовку:

– Это объявление о демонстрации.

«В этот день в Париже произошло несколько террористических актов, в том числе и против сенатора коммуниста Гийо, – читает Франсуа. – Пора покончить с вылазками фашиствующих убийц. Все на митинг, который состоится сегодня вечером на площади Бастилии в 18.30!»

Сильвия отправится туда вместе с Жюльеном. Они пройдут восьмого февраля рука об руку, под дубинками полицейских, задыхаясь от слезоточивого газа, в шествии, начавшемся от Ледрю Роллен. Уже поздно вечером они, взмокшие, с воспаленными от газа глазами, вернутся домой и расскажут Франсуа, Роберу и Ма, которая выскочит встречать их в пижаме, об избиениях, разгоне демонстрантов на бульварах Вольтер и Шаронн, о криках, о полном смятении в рядах митинговавших, о том, что в отдалении слышались жуткие вопли, что кто то пустил слух, будто несколько станций метро оказались закрытыми, и в результате некоторые из участников манифестации погибли. На следующий день у всех на языке только и было это название – Шаронн. Да, это был день Шаронна. Сотни раненых, восемь человек погибли – их прижали к решеткам или же ранили полицейские. «От этого названия несет падалью» , – в сердцах заметит Сильвия. Для Франсуа в этот день абстрактный, едва различимый на его жизненной периферии гнев станет его личным, осознанным гневом.

– А я тебя предупреждал, – мягко скажет Робер, наливая кофе, – не нужно было туда ходить.

– Ну, была она там или нет, а все равно восемь покойников, – заметит Жюльен.

– Так вот я об этом и говорю.

– Да, но она там была. И знает.

Утром в ателье позвонит Мугетт, обеспокоенная судьбой Жюльена и Сильвии. Четыре дня спустя, тринадцатого февраля, Мугетт и Франсуа будут стоять на тротуаре среди рядов манифестантов, что выстроились по обеим сторонам улицы. Сильвия и Жюльен пойдут посередине мостовой, немые, словно ее камни. Полмиллиона собравшихся, включая Мугетт и Франсуа, будут провожать глазами восемь усыпанных цветами катафалков, что проплывают между Биржей и кладбищем Пер Лашез. Если покопаться в архивах Института аудио  и видеоматериалов, можно найти их изображения, вернее, очертания силуэтов у подножия памятника на площади Республики. Франсуа сидит сгорбившись, а Мугетт стоит, опираясь на него. Если бы было звуковое сопровождение, зритель непременно услышал бы надрывы похоронного марша, исполняемого медными трубами и большим барабаном. И он, и она навостряют уши и как будто ищут глазами кого то на другой стороне запруженной народом площади. У Мугетт на голове цветастый платок. На голове Франсуа черная шляпа. Только по этой шляпе его и можно узнать, поскольку он совершенно не отличается от остальных, двигается так же, как и все, его пальто ничем не отличается от других пальто, его трудно выделить в толпе, он исчез, скрылся, именно так, как и хотел. Когда камера начинает движение, Франсуа и Мугетт выскальзывают из кадра. Именно тогда она прикасается к его подбородку, они оба щурятся от падающих на них дождевых капель. Есть от чего тесно прижаться друг к другу, сохранить тепло в этот день всенародной скорби; ни он, ни она больше не думают о недостатках тел друг друга, они растворяются в великом, мощном стремлении к общению, что объединяет собравшихся на площади; они становятся их частью.

Быстрый переход