– Please, Робер!..» Но он злится на нее. Ма говорит: «Это глупо, чистый нонсенс – лезть поперед меня в пекло!» Она не может ждать его, хватает свою сумку и выходит вон: «Я позвоню тебе, I promise, I swear» , на ходу наматывает шарф, она забыла шапку, перчатки, Робер что то кричит ей вдогонку; она старается думать о морозе, чтобы не впустить страх в себя.
Она почти бежит по засыпанным солью тротуарам, пояс пальто давит на живот, зубы сжаты. Она видит, как привратница сливает в канаву мыльную воду. Видит, как в свою мастерскую входит сапожник. Как собака окропляет желтой мочой снег. Видит прямо перед собой белое небо и черные ветви деревьев на нем. Видит вырывающееся из трубы пламя. В метро она осматривает лица других пассажиров: вот дама лет пятидесяти, нос с горбинкой, под левым глазом родимое пятно; рядом – блондин с зажатой в зубах трубкой, рыжая девушка в черной шапочке, слишком бледная – ее хорошо видно, даже когда поезд тормозит и тела пассажиров наваливаются друг на друга; вот мальчик лет двенадцати тринадцати, светлые кудри и свежая царапина над правой бровью; в глаза лезут шапочки, фетровые шляпы, шляпы из серой искусственной замши, коричневые кепки, кепки из твида, вот какой то черный берет, черная коническая шапка ангорской шерсти, голубая фетровая шапочка, фиолетовая шляпка, сиреневая шляпка, черная меховая ушанка, бежевая шляпа, белая шапочка, зеленая шерстяная шапочка, бежевый «стетсон»; она на мгновение замирает – это обуздывает ее воображение. Затем выходит из вагона, на ступеньках станции сидят нищие, реклама зубной пасты «Эмаль Диамант», реклама ярмарки в городской ратуше – нейлоновые ночные рубашки, хлопчатобумажные сорочки с рюшами на воротнике и на рукавах (и еще вафельные полотенца), блузки из кретона; какая то женщина поднимается по лестнице, держа на каждой руке по ребенку. На улице крутит ручку своего инструмента шарманщик, а из воротника его куртки выглядывает кошачья голова.
Она покупает билет до города V. Ближайший поезд отправится через час, если погода не переменится. Ма ходит по зданию вокзала из угла в угол, в ее ушах стучат слова «больница» и «в тяжелом состоянии», и от них она чувствует, как деревенеют ее мышцы – иначе просто не выдержало бы сердце. Она наблюдает за людьми, это помогает ей отвлечься от скорбных мыслей: вот на чемодан кто то накинул белую муфту, у продавца газет один глаз перевязан, словно у пирата, на перрон вошел мужчина в черном пальто; вот женщина в легком платье подбирает бычки, которые еще можно курить, сует один себе в рот и скрывается в зале неверной походкой, скособочившись на правую сторону и подметая подолом пыль, и Ма видит местами порванную полу ее платья и засохшую грязь, которая залепила вытканные на нем цветы. Женщина совсем себя не контролирует и отводит глаза от зевак. Между рельсами крыса, рядом стоит железнодорожный рабочий. За оградой вокзала топчутся двое голубей, и какой то старик кидает им зерна. Юноша на костылях с перевязанным лицом… но у нее тоже есть юноша, сын, в тяжелом состоянии в больнице города V. в Арденнах, и она изо всех сил стремится увидеть его. Она едва сдерживается, шагая в толпе пассажиров по направлению к поезду, на часах двенадцать сорок восемь: «Тшш, сердце!», «Keep quiet» , она сдерживается, чтобы не обогнать каждого, кто идет перед ней, – мужчину с немецкой овчаркой на поводке, следующего перед ним типа с зажатой под мышкой буханкой хлеба, тетку с детской коляской, которая орет: «Жан Пьер, подожди!» И ту, другую, что еле плетется, и тех, кто жмется к ограждению, и сосущего леденец на палочке ребенка, и ту, что пихается локтями, и того, кто поддерживает под локоток тучную даму: «Идем же, Аделаида, мы почти уже дошли!»; и железнодорожник, что стоит на подножке вагона, тоже ее раздражает; наконец она заходит в вагон, садится на свое место, переплетает замерзшие пальцы, прикрывает глаза, чтобы не смотреть на сцепленные пальцы; их фаланги совсем побелели, но вот поезд наконец трогается. |