- Вон изба стоит! - воскликнул ополченец в тот момент, когда Шурик, по-прежнему восседавший впереди воеводы, и сам увидел приземистую, потемневшую от времени избушку, притулившуюся под елями на самом берегу.

    - Там он, стервец! Больше ему укрыться негде! - убежденно переговаривались ратники.

    Однако при ближайшем рассмотрении стало ясно, что след ведет не в дом, а огибает его и скрывается в дощатом сарае, позади которого и начиналось озеро.

    - А ну-ка, ребятки, берите-ка его в кольцо! - распорядился воевода, останавливаясь поодаль и спешивая Шурика.

    Ополченцы, впрочем, и сами уже сообразили, какой маневр будет оптимальным в данной ситуации, и проворно окружили сарай, не приближаясь к нему до поры. Кому, спрашивается, охота лезть на рожон, когда главная кровь уже позади и ты без всяких скидок ощущаешь себя солдатом-победителем?

    - За дерево стань, олух царя небесного! - Отец, не случайно, пожалуй, оказавшийся поблизости, бесцеремонно толкнул Шурика под защиту толстого елового ствола.

    Обхватив его обеими руками и прижавшись щекой к холодной, колючей, смоляной коре, Шурик во все глаза смотрел, как ратники не торопясь подтянулись к дощатым стенкам, примерились к хлипкой двери, а потом, стремительно выбив ее, ринулись внутрь.

    Треск сломанных досок, глухой отзвук выстрела и отчаянный взрыв брани прозвучали в унисон, слившись в единую грозную мелодию скоротечного штурма. Ни Шурик, ни его отец, ни остальные ополченцы, оставшиеся снаружи, не успели толком разобрать, что стряслось, а их товарищи, взявшие вражескую цитадель, уже выкатились наружу, волоча за собой ее поверженного защитника.

    - Вот он, собака поляцкая! Под сетями рыбацкими схорониться надумал! - доложили они, швыряя к ногам воеводского коня человека в изодранном, окровавленном кафтане нерусского, западного кроя.

    - Никого не задел? - осведомился Данила Петрович, рассматривая последнего героя из банды, хлынувшей нынешней ночью на приступ Кирилло-Белозерского монастыря, чьи соратники уже отдыхали вечным сном на дне озера или готовились быть погребенными под стенами обители.

    - Не сумел! - весело отрапортовали бойцы. - В белый свет пальнул, шельмец!

    Сообразив, что отцовский запрет более не действует, Шурик вылез из-за дерева, вместе со всеми рассматривая пленника, неподвижно лежавшего у ног воеводского коня.

    - Живой ли он еще? - усомнился боярин.

    - Живой, Данила Петрович! Живой! Просто ранен крепко, кровищи много растерял, да мы еще его помяли!

    - Поляк? - спросил воевода.

    Один из ополченцев нагнулся, то ли присматриваясь, то ли прислушиваясь к пленнику.

    - Да бес его знает! - сказал он, распрямившись. - Бормочет вроде бы не по-поляцки. Хотя конечно же и не по-нашенски.

    - Да все одно - не наш!

    - Точно!

    - Правильно! - зашумели кругом.

    - Да чего на него смотреть-то?! - высказался кто-то. - Добить его, стервеца, и вся недолга!

    - Ну вот ты и добей, - предложил ему воевода.

    Шурик озирался вокруг себя со смешанным чувством ужаса и любопытства. Неужели и впрямь добьют? Или же не посмеют? Он конечно же враг, но…

    День, вступавший в свои права, с каждым мгновением все сильнее теснил сумерки, не оставляя им места даже здесь, под сводами леса, под раскидистыми еловыми лапами. И лица ополченцев становились все более различимыми. И на лицах этих сейчас можно было увидеть лишь безмерную усталость и желание поскорее вновь оказаться за прочными монастырскими стенами, где, поди, уже вовсю праздновали победу над супостатами.