— Значит, Мизинчик уже уехал, — сказал Грач-один. — Ладно, приготовились. Брать будем, когда станут садиться в машину.

А Мизинец и Танк уже спускались по скрипучей деревянной лестнице. Танк шел вторым, зрачки у него были огромными. Лестница казалась бесконечной, в висках пульсировала кровь.

Они вышли на улицу и двинулись в сторону, противоположную старенькой «пятерке», которой пользовалась группа.

— Куда они идут? — спросил Грач-три с недоумением.

— Похоже, к заводскому корпусу. Больше в той стороне и нет ничего.

— Всем следовать за ними, — скомандовал первый. — Действовать по обстановке. Но, главное, мужики, не дайте им уйти. Хоть один нам нужен живым.

Темные фигуры Мизинца и Танка удалялись по заросшему бурьяном пустырю. Они двигались довольно шумно. Вслед им с интервалом метров сорок неслышно скользили Грачи — два, три, четыре. Грач-один остался около подъезда в машине.

Майор Чайковский вернулся домой рано, еще и восьми не было. Такое случалось очень редко, обычно Виктор Федорович приходил не раньше девяти. Иногда позже, иногда только под утро или не приходил вообще.

Чайковский достал из портфеля бутылку «смирновской» и полиэтиленовый пакет, который передал ему Зверев… «На память, Витя», — сказал Зверев… Майор опустился в старинное кресло. Не развязывая шнурков, освободился от ботинок. Ногам стало хорошо, Чайковский с удовольствием пошевелил пальцами.

Он свернул пробку с горлышка бутылки, пошарил глазами по письменному столу, заваленному бумагами, рисунками, книгами. Ничего подходящего не нашел и налил водку в кружку с остатками чая и сморщенным пакетиком-«утопленником» на дне. Водка сразу приобрела желтоватый оттенок… Чайковский брезгливо поморщился, вытащил утопленника за нитку и небрежно швырнул на стол. Пакетик шлепнулся на лист ватмана с изображением Гувда, разлетелись брызги… Пакость какая!

Майор выпил водку и снова сморщился. Закусить под рукой ничего не нашлось, а идти в кухню к холодильнику не было смысла. Чайковский закурил и развернул зверевский «подарок».

Внутри лежал обрез двустволки. Майор нажал на рычаг затвора, «переломил» стволы. Экстрактор выдвинул гильзы. Капсюль в донышке одного патрона носил след бойка. Чайковский вытащил его и поставил на стол. Патрон во втором стволе оказался снаряженным. Виктор Федорович подкинул его на ладони, вставил обратно, захлопнул стволы. Этот самый обрез сто лет назад он передал придурку-юрисконсульту.

Чайковский снова налил водки. Выпил, преодолел тошноту. Потом он придвинул к себе лист с мордой Гувда и дохлым пакетиком. Наискось размашисто написал: «Никто не свободен от вины».

Он упер косо отпиленную шейку приклада в ящик письменного стола, навалился на стволы грудью. Гувд смотрел майору Чайковскому прямо в глаза.

Пока шли через пустырь, Танк тихонько матерился, испытывал искушение завалить Мизинца прямо здесь: чего зря ноги бить? Что-то останавливало… Жалость? Навряд ли, никакой жалости в нем давно уже не осталось… Ладно, решил Танк, недалеко идти-то.

Вскоре подошли к безжизненной бетонной коробке с черными незастекленными проемами.

— Куда? — спросил Мизинец, оборачиваясь.

— Залезай, — буркнул Танк.

Мизинец взялся левой рукой за ржавую арматурину, поставил ногу на бетонный «подоконник». Секунда — и он спрыгнет внутрь. Танк выхватил нож…

«Ну, извини, Мизинец», — прошептал он. Правой рукой сильно вогнал нож в правый бок. Левой толкнул тело в проем.

— Ах! — выдохнул Мизинец и рухнул, едва не вырвав нож из руки.