– А почему вы сразу не сказали про Эдика? – спросил Купцов.

– Сразу я не вспомнил. Азер то подошел, когда я уже в градусе был, – ответил, пожимая плечами, Старостин. – Разве все упомнишь?

– Хорошо, к Эдику мы еще вернемся. А пока поговорим про Андрея. Он питерский?

– Питерский, – сказал Старостин и щелкнул зажигалкой, прикуривая. Вдруг он замер и сказал:

– Постойте! Постойте, он же не питерский.

– Приезжий? – быстро спросил Купцов.

– Да, приезжий.

– А откуда?

– Не знаю, – сказал Старостин. Купцов мысленно матюгнулся. Ситуация все более напоминала жанровый анималистический рисунок «Глухарь». Конечно, еще не все возможности были исчерпаны… еще «сидел в засаде» Димка Петрухин… но все очевидней становилось, что новых следов найти не удается.

– А откуда, – спросил Купцов, – известно, что он не питерский?

– А там вот какая херотень получилась. Андрей собрался прикурить…

***

…Андрей собрался прикурить, но зажигалка пшикнула синеньким огоньком и приказала долго жить. Андрей еще несколько раз чиркнул колесиком, но, кроме искр, ничего не получалось.

– У тебя, Антон, зажигалка есть? – спросил Андрей. А у меня были спички. Я так и сказал: вот, мол, спички… Он прикурил, повертел в руках коробок и говорит: родина. А я говорю: почему родина? А он: потому что родился я там и вырос… Полстраны, говорит, спичками мы снабжали. Надо бы съездить, да все никак… Вот хоть и рядом, а все никак… А что, спрашиваю, давно не были? – А тыщу лет. Как в семьдесят седьмом школу закончил, так с тех пор только разок и был – на похоронах матери.

Вот почему и знаю, что он приезжий. А откуда – извините. Уж где там эти скобарские спички ху…чат, мне до фонаря.

***

Купцов рассмеялся и сказал:

– Вот уж действительно географическая тайна… Даже Паганель ничего не смог бы сделать. Разве что Сенкевич. Ну да ладно. Что дальше, господин Старостин?

А дальше образовался тупик. Ни на один из тридцати с лишним вопросов, поставленных Купцовым, «гений» ответить не сумел.

***

Когда Купцов понял, что больше ничего не добьется, он закурил, посмотрел на Старостина долгим, скучным взглядом и произнес:

– Зря вы так, Антон Евгеньич, зря… Сняли бы грех с души, разоружились перед партией полностью.

– Что? – воскликнул Старостин. – Перед какой партией?

– Крайне правых судаков, – раздался в ответ голос Петрухина из прихожей.

Вслед за этим дверь распахнулась, Дмитрий решительно вошел в комнату, пересек ее и наотмашь ударил Старостина по лицу. В руке у Петрухина был зажат небольшой черный предмет.

– Ах! – сказал Антоша, отшатнулся и закрыл лицо руками.

– Руки! – закричал Петрухин. – Руки убрать! Смотреть мне в глаза!

Он кричал, нависая над Старостиным, и хлестал его по лицу черным предметом. Удары были несильные, скользящие, но сыпались часто, и Антону было страшно и больно. Или, по крайней мере, ему так казалось. Из разбитой первым ударом губы слегка сочилась кровь, но Антону казалось, что крови очень много, что все лицо в крови…

Было очень страшно.

– Руки! – кричал Петрухин. – Смотреть на меня! На меня смотреть, падла!

Кричал Петрухин очень расчетливо – так, чтобы воздействовать на Антона, но – одновременно – не насторожить соседей за хлипкими стенами «трущобы». Он имитировал ярость и был спокоен. Он работал.

Петрухин оторвал руку Антона от лица, прижал ее к стене и еще раз шлепнул «гения» по губам.