— И ты мне ничего не расскажешь? Даже не намекнешь?

Тед качает головой.

— Слушай, Тед, я чего-то не понимаю.

Он опускает глаза, чтобы избежать ее сердитого взгляда. Ковыряет вилкой остатки салата с курицей по-китайски и говорит:

— Я не пытаюсь манипулировать тобой. Просто дай мне пару дней, чтобы во всем самому разобраться. Я тебе скоро расскажу. Честное слово!

3

Как вышло, так вышло

11 мая 2007 года, 17.28

Лежа в постели, как сейчас, например, или занимаясь в качалке, или переходя из класса в класс, Джим неожиданно вспоминает ту ночь. Как в кино. Вот Воткинс ухмыляется, как маньяк. Вот безжизненное лицо Кристен. Вот пятно крови на постели. Вот грохочет музыка «The Chemical Brothers». Мелькают и через секунду исчезают разрозненные кадры.

Не то чтобы эти картинки его преследовали. Нет, особенного груза вины Джим не ощущает. Когда человек кончает жизнь самоубийством, ты больше всего жалеешь о том, какие слова ты сказал накануне, а не о том, что было давно. Но в последнее время картинки стали ярче, и мелькают они чаще. От них никуда не деться и не избавиться. И Джим вспоминает слова Воткинса. Насчет того, что мертвые ничего не помнят, но зато они имеют гнусную привычку не давать забыть живым.

На прошлой неделе Джим с завистью наблюдал, как Фляйшман редактировал на «маке» видеозапись. И показал Джиму, как можно подвести курсор к определенному моменту истории, нажать на кнопку мыши, перетащить отмеченный кусок в другое место, снова кликнуть мышкой, нажать «удалить» — и вуаля, истории как и не было.

Джим представляет, как он отредактировал бы свою историю. Всего-то и надо, что вырезать пару кусков минут по пять, не больше. И все было бы нормально. Так, как и должно было быть. Хотя, конечно, того, что случилось потом в доме доктора, уже не удалишь. Это не его запись.

А может, и его. Воткинс бы сказал, все зависит от точки зрения. А еще он, глядя на эту запись, сказал бы — смотри, это она во всем виновата, она сама этого хотела. Она первая его поцеловала. И потом, может, она и не соображала ничего, но сознания-то она не теряла. Ну, во всяком случае, поначалу.

Иногда Джиму очень хотелось ей рассказать. Только не про Воткинса. Может, она бы его простила. Он даже предложил это Воткинсу. Типа, его там не было.

— Она же все равно ничего не помнит. Я могу подсунуть ей ложные воспоминания. Скажу, что как-то все завертелось. Что мы поцеловались. Что все было здорово. Только я и она. А тебя в этой истории вообще не будет.

Но Воткинс не верил, что у приятеля получится. Думал, Джим все просрет. И главное, он не понимал — зачем? Неоправданный риск. Абсолютно. Ничего не было. Так гораздо проще.

И все же за неделю до ее смерти Джим поддался порыву.

— Я хочу тебе вопрос задать. Личный. Если не хочешь, не отвечай.

Он привез ее домой. Был ранний вечер, еще не стемнело.

— Ты спроси, а там уж я решу.

Джим крепко вцепляется в руль.

— Ты, когда мелкая была, как себе представляла первый раз?

Кристен улыбается.

— Не знаю. Романтично как-то. Типа, мальчик долго за мной ухаживал. Но вообще-то, я об этом особо не думала.

Джим кивает, собираясь с духом, прежде чем перейти к следующему вопросу. И тут она спрашивает:

— А ты? Ты как себе это представлял?

— По-разному. Мне-то чего носом вертеть?

И он, наверное, заливается краской, потому что она смеется и говорит:

— Ага, смутился! Какой ты смешной! Красный как рак! Ладно, выкладывай. Как оно было в первый раз?

Дыхание останавливается. Его реплика. Вопрос, который он собирался задать.

— Ну, нормально… — Джим смотрит только вперед, сквозь ветровое стекло.