От перенапряжения я чуть не выкашлял себе легкие, но мама только хлопнула меня по спине и сказала, чтобы я продолжал.

Да еще братья и сестры все время стараются меня чем-то занять.

Что самое странное, это работает. Я по-прежнему не в себе, и ни одна из моих проблем по-прежнему не решена, но физическая нагрузка здорово помогает. Чем больше я работаю, тем меньше переживаю. И ко мне вернулся былой аппетит. Всего час назад мы поужинали, но мне уже хочется что-нибудь перехватить.

– Вчера звонил Райан.

Моя рука замирает над банкой с печеньем. Мама сидит за столом и, потягивая чай, наблюдает за мной. Интересно, что она видит у меня на лице? Радость? Страх? Сожаление? Отчаяние? Я чувствую все вышеперечисленные эмоции, но какая-то должна быть заметнее остальных.

Наверное, сожаление. Потому что, господи, до чего же я сожалею о том, как обставил свой отъезд из Торонто. После катастрофы на катке я просто не мог оставаться в нашей квартире. Приехав домой, я снова открыл поиск авиабилетов. Увидел горящее предложение до Сан-Франциско и, не раздумывая, купил. И оно стоило гораздо меньше того путешествия, которое хотел распланировать Вес. Безработные не могут позволить себе отдых на пляжном курорте.

Вес был не виноват в том, что мне срочно понадобилось уехать, но выражение его лица преследует меня до сих пор.

Я беру мамино печенье из семи злаков с изюмом. Печенью необязательно быть настолько полезным, но со своим уставом в чужой монастырь…

– Что он сказал? – спрашиваю я наконец и надкусываю печенье.

Мама вздыхает.

– Хотел узнать, как у тебя дела. Ты, похоже, почти не пишешь ему.

Да. Из-за чувства вины я перестал ему отвечать. И теперь мне становится еще хуже.

– Не пишу, – признаю я.

– И почему?

– Ну… – Взяв салфетку, я сажусь к ней за стол. – Я не знаю, как объяснить, что не так. Мне было по-настоящему плохо, но я не хочу, чтобы он винил в этом себя.

Моя мама задумчиво крутит кружку в руках.

– Но, если ты не скажешь ему, он сделает вывод, что виноват именно он.

У меня смыкается горло, но я не уверен, что в этом виновато только сухое печенье.

– То есть, ты говоришь, что я засранец?

Она смеется.

– Нет, и не произноси это слово у меня за столом.

– Извини, – говорю я с полным ртом. Поднимаюсь и, пока печенье меня не прикончило, иду к холодильнику за молоком. Мне пока нельзя умирать. Сначала надо понять, как помириться с Весом. Я вытряхиваю все оставшееся молоко из пакета в стакан и выпиваю его.

Когда я снова сажусь, мама внимательно оглядывает меня.

– Так что ты собираешься делать?

– Поговорить с ним?

– Помимо этого. Если тебе плохо, тому должна быть причина.

Или десяток причин. Моя жизнь в Торонто – запутанный узел, который я не в состоянии развязать. Я ни одной живой душе не рассказывал о письмах от Билла Брэддока. Худшее пришло еще до того, как шасси моего самолете оторвались от асфальта Торонто.

Джейми… пожалуйста, позвони, хорошо? Ты так и не ответил на мое предложение заявить о его неприемлемом поведении. Если ты не расскажешь историю со своей точки зрения, то мне будет трудно помочь тебе.

Твоя команда по-прежнему выступает отлично, и я искренне надеюсь, что в скором времени ты снова будешь выходить с ними на лед.

Б. Б.

Потом он прислал еще пару писем, но мне было так стыдно, что ответить на них я не смог.

– На работе не все хорошо, – тихо говорю я, опуская глаза. – К лету я могу стать безработным.

– Дорогой, мне так жаль, – шепчет она.