Виктор все больше времени проводил с сестрой – будто чувствовал, что их собираются разлучить снова.
Ника не знала, почему когда то развелись родители Виктора, да и сам Виктор этого скорее всего не знал. Не знал, почему в шесть лет его увезли в ту проклятую деревню. Ника видела его отца и их старый дом, и в других обстоятельствах, пожалуй, посочувствовала бы Виктору. Поэтому ей так понравилась шутка с коробкой из под скотча и театральным реквизитом – в тот раз она смеялась. Ведь тот человек был виноват не только перед Виктором.
Он закрыл глаза. Ника отвернулась – если он откроет глаза, и они будут белыми – значит, краденое время кончилось. Как хорошо, что она не увидит этого в темноте.
– Мартин, – наконец сказал он. – Виктор звал меня «Мартин».
– Красивое имя, – ответила она, не оборачиваясь. – А если я буду тебя так звать?
– Не нужно, – мягко сказал он, незаметно вытаскивая карандаш из ее волос.
– Тогда расскажи, почему, – попросила она. – Мне эту историю только Виктор рассказывал, а ты знаешь, как он обращается с историями. У него были плохие учителя, – Ника криво усмехнулась. – Расскажи историю, Мартин, и я сложу ее вместе с сюртуком и портретами. Вот увидишь, я лучше обращаюсь с историями.
– Он сказал, что… – Мартин осекся, а потом, сделав глубокий вдох, словно перед прыжком в воду, продолжил: – Я сказал ему, что не нужно бояться темноты.
Ника села рядом и положила голову ему на плечо.
Он сжал ее ладонь ледяными пальцами, но это сейчас не имело значения. Она знала, что многих людей из этой истории нет в живых, а значит, тот, кто ее рассказывает, должен сам стать на шаг ближе к мертвецам.
Хоть в чем то женщина в бархатных перчатках оказалась права.
Акт I
Говорят, ты хороший человек
Действие 1
Темнота на сцене
Жил да был Маленький принц.
Он жил на планете, которая была чуть побольше его самого, и ему очень не хватало друга…
Те, кто понимает, что такое жизнь, сразу бы увидели, что все это чистая правда.
Экзюпери
Ничего не было.
Ничего. Только клубящаяся обрывками темнота. Одни из обрывков были ребристыми и холодными, другие ложились на лицо снежинками. А может, хлопьями сажи.
Где то в темноте звенели и скрежетали голоса. Он не мог разобрать ни слова.
В окружающем хаосе, кажется, нет никакого порядка, никакой логики. Вот металлически ржавое, ложится в руки и намертво к ним пристает. Что то тяжелое, царапающее кожу. Стряхнуть бы, избавиться, сбросить. Но он, сам не зная зачем, опускается на колени и прижимает к груди то, что держит в руках. И чувствует, как утекает сквозь пальцы вес. Как шершавое становится теплым и мягким. И вот уже широкая, шелковая полоса змеей обвивается вокруг шеи.
– Нет, – прохрипел он, смахивая с щеки черную снежинку.
Она прочертила на коже вязкий, маслянисто черный след. Полоска превратилась в удавку, пережала горло.
«Не. Ходи», – раздаются первые слова где то над ухом.
В этих словах никакого смысла. Он и так никуда не идет – вокруг только темнота. Вовсе нет света, только очертания, осязаемые кончиками пальцев. Нет памяти. Нет прошлого, будущего – и страха тоже нет. Он даже не знает, что должен бояться.
Он… человек? Или зверь с пастью полной раскаленных клыков и чуткими, мягкими ушами? Или он лишь часть этой темноты, которой касается незримо и неощутимо кто то другой?
«Не ходи».
«Мне… страшно», – раздается еще один голос.
Удавка на шее сжимается сильнее.
Вот один обрывок – он прикладывает к нему ладони, и сквозь них словно проходит электрический ток. |