Девушка в сером платье зажимает лицо ладонями и смеется, нехорошим, повизгивающим смехом. Между пальцев сочится кровь, капает, капает на воротник, а девушка продолжает смеяться.

«Мне страшно».

«Не. Ходи».

Дышать становится почти невозможно, но страх смерти так и не приходит.

Одно движение – и под пальцы ложится что то другое. Теплое, вибрирующее, покрытое жестким, длинным мехом. Мертвое.

Он видит себя стоящим в дверях комнаты. Мир вокруг огромен. Он качается в тусклом свете керосиновой лампы, и в этот момент он чувствует себя почти счастливым.

В ладонь с хрустом врезается комок битого стекла.

Маленькая комната. Десятки картин, на полу, вдоль стен – их не хотят показывать, не дают им стать окнами в нарисованный мир. На картинах море, запертое в масляную краску. Сначала он не замечает девушку с пепельными волосами, стоящую посреди комнаты. Ее лицо залито слезами, а глаза полны отчаяния, словно в них поселилась темнота, из которой он вышел.

«Не ходи! Ты ничего не изменишь!.. Я не хочу снова стрелять…» – бессвязно шепчет она, рассыпаясь хлопьями сажи.

«Мне больно», – раздается второй голос.

Он не может понять, кому принадлежит этот голос. Но делает шаг туда, откуда, казалось, он звучит.

Что то холодное, словно… снег. Это снег. Невидимый в темноте, черный снег.

Он стоит посреди заснеженной улицы и смотрит на беловолосого мужчину в тонком черном пальто. Он молод, но на лице его лежит глубокая, беспроглядная усталость, которую словно впечатывает в его черты каждый порыв ветра. Под ногами у него лежит не то спящий, не то мертвый рыжий пес.

«Не ходи туда. Ты ничего не можешь исправить. Сколько раз ты пытался? Останься, никто тебя не осудит. Оставь меня. Ты ведь знаешь – всем будет лучше, когда я наконец то умру».

Оказывается, дышать вовсе не нужно. Так больнее. Удавка затягивается, и что то трещит под ней. Но он не пытается ее сорвать.

«Ты никогда не умрешь», – отвечает он.

Будто тянет колючую проволоку, свернувшуюся комком в груди.

«Не ходи!»

Что то бьет его по лицу – мягкое и душное. Он срывает с лица тяжелую бархатную ткань, и заснеженная улица сползает под ноги мазутно черной лужей. Он стоит на самом краю театральной сцены перед пустым залом, только в первом ряду сидит молодая блондинка в черном платье. По ее лицу текут слезы – такие же черные и вязкие, как то, что разливается под его ногами.

«Ах, котеночек! Я хотела, хотела бы сказать тебе не ходить, но ты ведь знаешь, что должен», – шепчет она, протягивая к нему изуродованную ожогами руку. Она встает и делает единственный ломаный шаг, а потом оступается и падает в черноту пола.

И занавес падает, отрезая зал.

Нет никакого моря. И снега. И девушки. И театра.

Осознание внезапно опрокидывается на него, словно чан кипятка. Нет и не будет.

Где то там, за гранью темноты его ждет бессилие. Он ничего не исправит, не изменит, никого не спасет и никому не отомстит.

Не заслужит покоя или забвения. Ему незачем туда ходить.

Он оборачивается.

Вот она, темнота. Образы, миллионы образов, целое море памяти. Он может касаться их всех поочередно, отталкивая те, что причиняют боль, и сохраняя те, что греют замерзшие руки и застывшее сердце.

У блондинки в театральном зале злое лицо и ломаные притворные жесты. Он не хочет ей верить. Не хочет, чтобы девушка в комнате с картинами плакала, чтобы страдал мужчина в черном пальто.

«Не ходи, не нужно, прошу тебя!..»

«Мне одиноко…»

«Не нужно больше боли, не ходи туда!»

«Они любят тебя, славный, поэтому желают добра.