Она куталась в грязное одеяло, и ее длинные, темные волосы рассыпались по одеялу, словно блестящие змейки.

Раньше он сел бы рядом. Вдвоем всегда удавалось согреться быстрее. Но теперь от чего то не решался. Словно чувствовал, что он, хоть и сидит на ледяном полу, привалившись спиной к дивану, все же уже где то в недосягаемом «далеко».

– Вик, мне страшно, – сказала девочка, подползая к краю дивана, и беспомощно пытаясь заглянуть ему в глаза.

Он только тяжело вздохнул. Ему тоже было страшно. Но он – взрослый. А значит, должен защищать младшую сестру, а не пугать ее еще больше. А еще он – мальчик. Мальчики не плачут, не показывают своего страха и поддерживают тех, кто слабее.

Его так дедушка научил. Дедушки очень не хватает. Пока он был жив, все было проще. Он пах табаком и тканью. Рассказывал сказки, в которых все было правильно. Рисовал простой и понятный мир. А потом умер. И мир… мир перестал быть понятным.

Вик, украдкой вытерев все таки подступившие слезы, забирался на диван.

– Трусиха, – беззлобно сказал он, и лег рядом с сестрой, обнимая ее.

Лера дрожала, и, кажется, плакала. Он гладил ее по голове, кусая губы, чтобы самому не расплакаться.

Там, в деревне, куда они утром едут с отцом, кажется, нет телефона. Только почта. Вик умеет писать, немного. Пока с ошибками, и предложения у него короткие, и буквы все пляшут – но он научится, непременно. А Лера не успела научиться, они вдвоем только недавно выучили азбуку и научились читать простые предложения по слогам.

Ничего, научится. А завтра он скажет ей, что написал ей двенадцать писем, оставив их стопкой в ящике стола. На каждом листе написано большими, неуклюжими буквами – «июль», «август», «сентябрь»… двенадцать листов. Он хотел сделать конверты, но не успел. Отец только неделю назад сказал, что они уезжают.

Двенадцать писем. На год, что она будет учиться писать. Он писал, старательно выводя каждую букву, чтобы сестра не запуталась.

Каждое письмо заканчивалось словами: «Я люблю тебя, сестренка. И буду ждать».

Сес тр ен ка. С пробелами. Ей так проще. Она еще совсем плохо читает.

Лера уснула, положив голову ему на плечо. Он аккуратно убирал ее волосы с подушки. Прижал ее к себе. И тихо, отчаянно разрыдался, уткнувшись лицом ей в макушку.

Он не хотел ехать с отцом ни в какую деревню. Хотел остаться с сестрой. Она маленькая, беззащитная, и боится темноты. Он тоже боится, но готов защищать ее, отважно заглядывая под кровать и выглядывая в темный коридор: «Смотри, тут никого нет. Не бойся, я же с тобой».

Почему отец не может любить маму.

Это же так просто. Она же совсем не сопротивляется.

…

Он смотрел пустыми глазами в темноту.

Отец увез Вика в деревню. Не просто в деревню. На хутор, на отшиб.

Вику нужен друг. Нужна поддержка.

А отец уделяет время свиньям, которые сыто хрюкают в сарае, да бутылке, которая регулярно наполняется в подвале, где стоит безостановочно работающий самогонный аппарат.

Свиньи в сарае – розовые, с тугими боками и чистыми глазами. Свиньи – это деньги. Отец научился заботиться о свиньях и любить деньги.

О детях его заботиться не научили.

Виктор голодал второй день. Слонялся по дому и по двору, не зная, чем себя занять. Как то он пробовал исследовать окрестности, но потерялся и не нашел дорогу домой. Пришлось ночевать в лесу, под разлапистой елью, похожей на зеленый шатер. Только вот там была холодная земля и вездесущий зябкий ветер. Утром он встретил женщину, которая шла на рыбалку. Он долго ахала, жалела «дитятко непутевое», и даже что то злое говорила об его отце. Но планов своих не изменила. Виктору пришлось идти с ней на реку и сидеть там до обеда, пока солнце не начало совсем уж невыносимо печь.