В главной каюте зажглись дополнительные огни. Свет из окон падал на палубу, смешиваясь с бледным сиянием луны. Я слышал постоянный шум воды, которая билась о борт яхты и неслась дальше, превращаясь за кормой в потоки пены. Я снова попытался достать напильник. Мне пришло в голову, что, возможно, мне удастся закрепить его между досками на палубе. Но, повернувшись на бок, я почувствовал, как он скользнул дальше к пояснице.

Я стал вяло теребить рубашку и с трудом вытащил его обратно, однако мне никак не удавалось ухватиться за напильник пальцами.

Внезапно, сквозь шум моря и гул работающих двигателей, я услышал тонкий пронзительный крик, больше напоминающий вой, который вырывался из горла моей девушки. Он звучал пару секунд, но в нем было столько боли, отчаяния и страха, что я мгновенно оцепенел и покрылся холодным потом. Наверное, они вытащили кляп у нее изо рта или он сам выскочил во время борьбы. В ответ раздался злобный вопль Марты и тяжелый флегматичный смех Уэбера, а потом снова послышался ее голос, похожий теперь на собачье скуление.

Все мои планы и холодные расчеты вмиг исчезли. Отчаяние может свести с ума и придать нечеловеческие силы. Я лежал на правом боку. Мои руки были туго связаны шнуром, который обвивал их от запястий до локтей. Я закрыл глаза и попробовал раздвинуть локти. Я почувствовал, как мышцы рук и плеч твердыми буграми вздулись под кожей. Перед глазами поплыли красные точки. От напряжения голова едва не взорвалась, губы вывернулись наружу, легкие надулись, готовые разлететься на куски, горло перехватило спазмом. Чем-то это должно было закончиться. Либо треснет кость, либо порвется мышечная ткань, либо лопнет шнур. Я знал, что должен испытывать сильную боль, но на деле ничего не чувствовал. Крайнее напряжение сил блокировало все остальное.

Неожиданно раздался легкий треск, до смешного слабый по сравнению с теми нечеловеческими усилиями, которые я приложил. Я скорее догадался, чем почувствовал, как что-то ослабло и упало с моих запястий. Я открыл глаза и при свете, шедшем из каюты, посмотрел на свои руки. Шнур лопнул, вероятно, в том месте, где Пегги успела повредить его маленьким напильником и обнажила медный провод. Я стал быстро разматывать оставшиеся петли. (Все это время она продолжала кричать, как человек, которого пытают.)

Наконец мои руки были свободны. Я стал развязывать лодыжки. Я почувствовал, что затекшие пальцы слабо и неуверенно теребят путы на ногах. Мне с трудом удалось сесть, и я постучал руками по палубе, пытаясь вернуть в них немного жизни. Но одновременно с кровью они стали наливаться нестерпимой электрической болью. Я знал, что пройдет много времени, прежде чем я смогу нормально шевелить руками, например развязать узел на ногах. Я схватился за напильник и сжал его в пальцах, как маленький ребенок сжимает в непослушных ручонках ложку.

«Мерзавцы! — кричала она во всю силу своих легких. — Мерзавцы, мерзавцы, мерзавцы!»

Я передвинул ноги к свету и стал неуклюже пилить стягивающий их шнур. Прошла целая вечность, прежде чем мне это удалось, и в следующий момент я, освободив лодыжки, сорвал с лица повязку и выплюнул изо рта кляп. Я попытался встать, но не смог этого сделать. Мои ноги ничего не чувствовали. Я рванулся вперед и, ухватившись за перила, стал топать по палубе ногами, чтобы восстановить кровообращение.

«Перестаньте! — кричала она. — Перестаньте! О Боже!»

Я отпустил перила и попробовал идти — я был словно на ходулях. Руки висели вдоль тела как плети. Я пытался идти быстро, надеясь застать их врасплох и зная, что у меня уже нет времени.

Спотыкаясь и шатаясь, я ввалился в ярко освещенную каюту. Все трое были на низком диване слева. Уэбер на коленях стоял у дальнего конца дивана и со смехом держал ее за плечи. Он повернул ко мне голову. Руки у Пегги были по-прежнему связаны.