Изменить размер шрифта - +

О политике не было ни слова, это я помню, потому что меня это порадовало. Зато, кажется, долго говорили о травяных чаях и о том, какой сбор от чего и какой при этом вкуснее пьется. Я ещё подумал тогда: а па на высоте! Хотя тема для него была… не свойственная, так мне подумалось. Во всяком случае, со мной он никогда не разговаривал о чаях. К счастью для меня; я бы такой разговор поддержать не сумел.

Где‑то через час стало явным, что она устала. И от удовольствия можно устать, особенно если ты стар и болен – и мы начали прощаться. Но тут она затрудненно поднялась со своей старорежимной кочковатой кушетки – слышали бы вы, как в утробе кушетки трубили пружины! – прошаркала к книжным полкам и со словами: вот я вам замечательную книгу дам о лекарственных травах, вы такой теперь уже нигде не найдете, сняла с полки затертую брошюрку и протянула па Симагину. Тот уважительно принял. Александра же покосилась на меня умным круглым глазом и добавила: только с возвращением не затягивайте, видите, какая я стала. Пусть через недельку мальчик ваш мне её занесет.

Вот так это было. Так произошло.

Здесь тоже была судьба, но уже вторая её производная от первой, главной.

А я, разумеется, не мог этого понять и попросту обрадовался, потому что суровая ведунья мне понравилась.

Понял ли па?

Не знаю. Не спрашивал, и никогда не спрошу. Отцу таких вопросов не задают.

Иногда мне думается, что он все просчитал заранее и нарочно познакомил нас за восемь месяцев до её смерти, четко имея то, что потом произошло, в своем дальновидном виду. Иногда мне кажется, что он попросту вел меня, а тогда, значит, не исключено, что каким‑то образом вел и дальше, и, возможно, ведет до сих пор.

А иногда мне кажется, что думать так – просто паранойя.

А иногда – что конечно же, ведет, что он все для меня расчислил на годы и десятилетия, и это – ошеломляющее унижение, словно я живу свою жизнь не сам, а по программе, которую беспардонно составил для меня и нечувствительным образом в меня вложил один из самых любимых мною людей.

А ещё иногда – что ничего тут зазорного и чудовищного нет; чем грешен отец, который не силком, а незаметно, неощутимым дуновением в локоть помогает сыну избрать направление жизни – настолько неназойливо и тактично, настолько невзначай, что даже по прошествии лет невозможно с уверенностью сказать, сделал он это или не сделал? И если сделал, то ведь – спасибо с поясным поклоном, потому что все сложилось, повторяю, как нельзя лучше, сладостным кошмаром!

Молодость – время прицеливания. Это интереснее всего – выбирать себе цель; и это легче всего, ведь тянуться к уже избранной цели гораздо труднее. Вдобавок, чувство свободы выбора удесятеряет иллюзию широты возможностей и прав. Куда бабахнуть жизнью, во что? А потом только летишь по инерционной траектории, выстреленный много лет назад, и, как болванка, ни на какую свободу не способен; только валишься, валишься вниз, от секунды к секунде все более на излете… Вперед, но вниз. Ни вправо, ни влево. И любой успех, как бы далеко ты ни улетел, сколько бы ни сорвал восхищения и зависти, для тебя самого свидетельствует лишь об одном: все, ты уже попал в цель и дальше лететь некуда, инерция иссякла. Попал – значит упал.

Но стократ хуже так и прожить всю жизнь с разбегающимися от обилия целей глазами, упоенно водя из стороны в сторону дулом своего бытия, но так и не решившись нажать на спусковой крючок.

Чем же он виноват передо мной, если и впрямь как‑то спровоцировал обретение мною преимуществ? Ведь я смог выбрать такое, чего никто не мог, кроме меня. Мог выбрать многое другое, обыкновенное, хотя тоже обогащенное преимуществами, но мог выбрать то, чего вообще не мог никто – и выбрал именно это.

И смог полететь по выбранной траектории куда дальше, чем смог бы кто‑либо иной, и ещё неизвестно, как далеко улечу – я, вы знаете, далек от мысли, что уже попал и упал.

Быстрый переход