— Правильно ли я предположил, что у Динни недавно что-то случилось… Нет, ещё до процесса, когда она заболела и вы повезли её за границу.

— Правильно. Тот человек, которого она любила два года назад, — помните, я вам рассказывал, — утонул, путешествуя по Сиаму.

— О!

Эдриен украдкой взглянул на собеседника. Что выразит лицо Дорнфорда раздумье, облегчение, надежду, сочувствие? Но тот лишь слегка нахмурился.

— Я хотел кое-что спросить у вас, Дорнфорд. Кто-то покрыл издержки по процессу, возложенные на Крума.

Теперь адвокат приподнял брови, но лицо его по-прежнему осталось непроницаемым.

— Я думал, вы, возможно, знаете — кто. Адвокаты сказали только, что противная сторона здесь ни при чём.

— Представления не имею.

«Так! — подумал Эдриен. — Я узнал лишь одно: если он лжёт, то умело».

— Крум мне нравится, — заметил Дорнфорд. — Он держал себя вполне достойно, но ему крепко не повезло. Теперь его хоть не объявят несостоятельным.

— Несколько загадочная история, — вставил Эдриен.

— Да, действительно.

«Наверно, всё-таки он. Но до чего же каменное лицо!» — решил Эдриен и на всякий случай спросил:

— Как вы находите Клер после суда?

— Чуть циничнее, чем обычно. Сегодня утром на верховой прогулке она довольно откровенно высказалась по поводу моей профессии.

— Как вы считаете, выйдет она за Крума?

Дорнфорд покачал головой.

— Едва ли, особенно если то, что вы сказали насчёт издержек, — правда. Она могла бы ещё согласиться, если бы чувствовала себя обязанной ему, но процесс, по-моему, только повредил Круму в этом смысле. Она его не любит по-настоящему, — так мне по крайней мере кажется.

— Корвен отучил её от иллюзий.

— Да, лицо у него такое, что трудно предположить противное, — отозвался Дорнфорд. — Но она, на мой взгляд, создана для того, чтобы жить интересно и в одиночку. Она решительна и, как все современные женщины, выше всего ценит независимость.

— Не представляю себе Клер в домашнем кругу.

Дорнфорд помолчал и вдруг спросил:

— Про Динни вы скажете то же самое?

— Видите ли, я не могу представить себе Клер в роли матери. А Динни могу. Не представляю себе Динни то здесь, то там, словом, повсюду, а Клер представляю. Но Динни тоже не назовёшь домашней. Не то слово.

— Конечно! — пылко поддержал Дорнфорд. — Но какое нужно — не знаю. Вы очень верите в неё?

Эдриен кивнул:

— Безгранично.

— Для меня встреча с ней имела колоссальное значение, — тихо сказал Дорнфорд, — но для Динни, боюсь, никакого.

— Надо подождать, — возразил Эдриен. — Терпение — добродетель или по крайней мере было ею, пока мир не взлетел во время войны на воздух, так и не опустившись обратно на землю.

— Но ведь мне под сорок.

— А Динни двадцать восемь с лишком.

— Меняется ли положение в связи с тем, что вы мне сейчас рассказали?

— Насчёт Сиама? По-моему, да, и очень сильно.

— Благодарю.

Они крепко пожали друг другу руки и расстались. Эдриен повернул к северу. Он неторопливо шёл и раздумывал о балансе, который предполагает неограниченную ответственность каждого из любящих. Никакой резервный капитал, никакое страхование не обеспечивает и не гарантирует устойчивость этой пожизненной ценности. Любовь рождает человека на свет; с любовью он имеет дело почти до конца своих дней, занося её то в свой актив, то в свой пассив; когда же он умирает, плоды его любви, а если их нет — члены приходского совета, хоронят его и забывают. В переполненном людьми Лондоне нет никого, над кем не тяготела бы эта могучая, самовластная и неутолимая сила, с которой ни один мужчина, ни одна женщина не стали бы связываться по доброй воле.