— Просто ленятся подметать. А где же кедр, который я посадила, когда мне было пять лет?

Они обогнули угол старой стены и подошли к ветвистому красавцу лет шестидесяти, поблекшую листву которого золотил закат.

— Мне хочется, чтобы меня похоронили под ним, Динни. Только наши не согласятся. Они потребуют, чтобы всё было чин чином.

— А я мечтаю, чтобы меня сожгли и рассеяли прах по ветру. Взгляните, вон там пашут. Люблю смотреть, как лошади медленно движутся по полю, а за ними на горизонте виден лес.

— «Люблю мычание коров», — несколько некстати процитировала леди Монт.

С востока, из овечьего загона, донёсся слабый перезвон колокольчиков.

— Слышите, тётя?

Леди Монт взяла племянницу под руку.

— Я часто думала, как хорошо быть козой, — сообщила она.

— Только не в Англии: у нас их привязывают и заставляют пастись на крохотном кусочке земли.

— Нет, не так, а с колокольчиком в горах. Впрочем, лучше быть козлом: его не доят.

— Посмотрите, тётя, вот наша новая клумба. Конечно, на ней сейчас мало что осталось — одни георгины, гортензии, хризантемы, маргаритки да немного пенстемон и козмий.

— Динни, как же с Клер? — спросила леди Монт, зайдя за георгины. — Я слышала, теперь с разводом стало легче.

— Да, пока не начнёшь его требовать.

— Но если тебя бросают…

— Сначала нужно, чтобы тебя бросили.

— Ты же сказала, что он вынудил её уйти.

— Это разные вещи, тётя.

— Юристы просто помешаны на своих законах. Помнишь длинноносoго судью, который хотел выдать Хьюберта?

— Он-то как раз оказался очень человечным.

— То есть как?

— Он доложил министру внутренних дел, что Хьюберт показал правду.

— Страшная история! — поёжилась леди Монт. — Но вспомнить приятно.

— Ещё бы! Она ведь кончилась хорошо, — быстро отозвалась Динни.

Леди Монт с грустью взглянула на неё.

Динни долго смотрела на цветы, затем неожиданно объявила:

— Тётя Эм, нужно сделать так, чтобы и для Клер всё кончилось хорошо.

IV

В окрестностях Кондафорда полным ходом шла традиционная шумиха, известная под названием избирательной кампании и, может быть, ещё более нелепая, чем это название. Местным жителям доказывалось, что единственно правильное для них решение — голосовать за Дорнфорда и что будет не менее правильно, если они проголосуют за Стринджера. В общественных местах их громогласно убеждали в этом дамы, сидевшие в автомобилях, и дамы, вылезавшие из машин; дома их призывали к тому же голоса, вырывавшиеся из репродукторов. Газеты и листовки уверяли их, что только они призваны спасти страну. Их приглашали проголосовать пораньше, но лишь один раз. Их непрерывно ставили перед парадоксальной дилеммой: как бы они ни проголосовали, страна всё равно будет спасена. К ним обращались люди, знавшие, казалось, все на свете, кроме одного: каким всё-таки путём следует её спасать. Ни кандидаты, ни превозносившие их дамы, ни таинственные бестелесные голоса в репродукторах, ни ещё более бестелесные голоса в газетах, — короче говоря, никто даже не пытался это объяснить. Оно и лучше. Во-первых, этого всё равно никто не знал. А во-вторых, какое значение имеют частности, когда вся суть в общем принципе? Поэтому не стоит привлекать внимание ни к тому факту, что общее складывается из частностей, ни к той аксиоме всякой политики, что обещать — не значит выполнить. Лучше, куда лучше выбрасывать широковещательные лозунги, дискредитировать противника и величать избирателей самым здоровым и разумным народом в мире.

Динни не участвовала в избирательной кампании.