Стремянной одобрительно крякнул:

— И поделом мазурику! Я тебе, друже, скажу, что во многих теперешних нестороениях Государь виноват… Иван хохотнул:

— Чем тебя свет-батюшка опечалил? Мелентьев горячо заговорил, размахивая длиннющими рукавами кафтана:

— А как же? Народ — он как лошадь ленивая: но гонять не будешь, так и пахать не станет. Всяких пьяниц, воров, мздоимцев кнутову биению и огненному жжению предавать надо беспощадно. А Государь наш, дай Бог ему здравия, печалуется о каждом, прощает, а оттого и нравы в народе нашем повреждаются.

И стремянной воззвал:

— За твоё доброе здравье, Иван! Одолжи меня, пей полным горлом да закуси вареным зайцем с лапшой.

Приманка

После того пришла очередь Ивана Колычева тост говорить. Как и положено, он встал из-за стола, долго и цветисто восхвалял достоинства хлебосольного хозяина и всю речь закруглил загодя обдуманной фразой:

— За процветание, Никита, твоего дома, чтоб ни зернышка единого мышь из твоего добра не расточила, чтоб ни капельки лампадного масла мимо не пролилось!

Стремянной благодарил поклоном, осушил чарку, повернул дном её вверх (дескать, уважил, пил до конца!) и со вздохом молвил:

— Эх, Иван, друг мой сердечный, признаюсь: как в прошлом годе Господь прибрал мою любимую женушку, так хозяйство мое из рук вон плохо идет. Я все на службе государевой, а за добром догляда надежною нет. Кто приставлен чего хранить, тот то и тащит!

Иван озорно сощурил глаз:

— Муж ты, Никита, в самом соку! Плоть, поди. играет?

— Играет, да ещё как!

— Это тебя нечистый на блудный грех толкает!

— Ах, как толкает…

Сокольничий чуть, уголками губ, улыбнулся, подумал: “Ловко дело подвел!” И приступил к главному, зачем сегодня пожаловал.

Соблазн

Иван Колычев лениво, безразличным тоном протянул:

— Чему ты кручинишься, стремянной? Человек ты видный, за тебя любая, из самого лучшего дома девка замуж пойдет.

Никита малость посопел, пожевал ножку голубя и вздохнул:

— Оно, конечно, так! Обаче, жена не гусли: поиграв, на стену не повесишь. Тут мозговать крепко следует, чтоб опосля век не жалеть.

Иван поддакнул:

— Зело правильно речёшь, Никита! Свадьба скорая, что вода полая: сойдет, тина лишь останется. Свахи свой интерес блюдут. Наговорит, пузатая, о невесте с три короба, лести наплетет: и такая, дескать, красавица, не ндравная, и хозяйственная, а под венцом разглядишь — истинно кикимора болотная.

— А что делать? — развел руками Никита. — Таков дедовский обычай: прежде чем под венец поставят, суженую-ряженую женишок не должен зреть.

Иван наддавал жару:

— Про свадьбу Гришки Копорского слыхал?

— Это который у Государя постельничим был, пока тот его копием за какую-то вину не прободил?

— Да, он! Подкатила к Гришане сваха, в уши речи медовые льет: у богатого купца-де дочка красоты несказанной, ну, царица Савская! Но Гришаня — не промах! Режет свахе: “Пока своими глазами не увижу — свататься не стану!” А девица та и впрямь с изъянами была: ока одного нет и на правую ногу припадает. Каково? Ох, умора…

— Неужто надули? — У Никиты глаза горят, весь в слух превратился.

Иван громово расхохотался:

— Сии заплутай Гришаню вокруг пальца провели! Усадили девицу на стульчик — не смекнешь, что хромая, да лик показали со здоровой стороны.