В толпе государевых людей возвышался Иван Колычев. Взор его был мрачно потуплен.

Стременной забился в предсмертной агонии, изо рта пошла пена.

Государь перекрестился:

— И впрямь тяжко недужил наш Никитушка! Даже снадобье не помогло. — Взглянул на Василису, у которой по лицу катились градом слёзы: мужа она любила. Но сейчас вдруг вспомнила свои предчувствия, те самые, давние, с ранней детской поры:

“Быть мне царицей!” — и сразу на сердце как бы полегчало.

Государь, словно догадавшись о её мыслях, мягко молвил:

— Никитушку мы похороним по-христиански. А тебе, Василиса, негоже с покойником в доме оставаться. Собирай платья, во дворец поедем, поминки устроим.

Василиса покорилась судьбе.

Свеча

Минуло два года. Василиса прочно привязала к себе Иоанна Васильевича. Она ухитрилась изгнать из дворца всех женщин, которые могли стать ей соперницами. Хотя патриарх отказался благословить Государя на очередной брак (седьмой, что ли?), все тот же доверенный священник отец Никита их обвенчал. Предчувствия Василисы сбылись, царицей она стала!

Она сделалась ещё краше, в её движениях, в походке появилась особого рода грациозность, улыбка ещё ярче блистала на её устах. Историки отмечают:

“Иоанн будто переродился. Почти прекратились казни, Иоанн не выезжал в Александровскую слободу, его припадки случались крайне редко, оргий во дворце больше не было… Все вздохнули свободно”.

Государь, которому перевалило за пятьдесят, давно, казалось бы, истощивший свою дряблую плоть беспробудным пьянством и неумеренным развратом, вдруг поразился любовью — самой страстной и ненасытной, которая бывает лишь в ранней молодости.

С каждым днем Василиса делалась все более желанной, неотразимо притягивая всех той прелестью, грацией, загадочностью, что называется женственностью.

Оставаясь наедине, Иоанн Васильевич неистово уверял царицу в своей любви, униженно целовал ноги, руки, самые сокровенные места, заходился слезами при мысли, что придёт день, когда смерть разлучит их.

— Сердце мое уязвлено любовью к тебе! — страстно шептал Государь.

Василиса не имела любви к Иоанну Васильевичу, но, как это часто бывает у женщин, смирилась, притерпелась к нему и уже даже без особого отвращения принимала эти бурные, самоунизительные признания и ласки.

Восстав однажды от послеобеденного сна. Государь заглянул в спальню к супруге. С присущей ему зоркостью вдруг заметил: все четыре толстые свечи в шандале потушены не колпачками, как обычно это делалось, а огонь придавлен пальцами.

Это страшно удивило и поразило его. Пытаясь игривой улыбкой скрыть свою тревогу, вопросил:

— Кто это в огонь персты сует?

Василиса, как показалось царю, с удивлением взглянула на шандал, но, лениво зевнув, равнодушно отвечала:

— Ах, это? Любовников зову, вот они и давят. — Звонко рассмеялась. — Дурачок ты, Ванюшка. Разве тебя, агнец ты мой белый, может кто заменить — мудрого, в любви проворного?

Ступая красивыми босыми ногами по пышному ковру, она подошла к подсвечнику, горевшему возле скрыни, плюнула на пальчик и отважно прижала горящий фитиль. Свеча, пустив длинную струйку дыма, загасла. Игриво взглянула на Государя:

— Лисенок мой, ненаглядный! Я завсегда так делала в доме батюшки моего. Желаешь, тебя обучу? Государь, облегченно вздохнув, буркнул:

— Я что, ума лишился? Царь станет тебе пальцами свечи тушить. И ты, Василиса, так больше не делай. Не царицыно сие дело, слуги на то есть.

Свеча (окончание)

На другой день у Государя была важная встреча со шведским послом. Утром, пораньше, он навестил супругу, провел у неё почти час.