Как бы то ни было, но совершенно очевидно, что всадник предупредил князя о беде. Тот на скорую руку собирался, возки уже выезжали из ворот, когда их окружили конные опричники. Во главе их был Малюта Скуратов, лихо гарцевавший на вороном жеребце.

Воротынского отправили в застенок. Иоанн Васильевич требовал:

— Повинись! Нарочно, мне в унижение, прислал мужика в терем моей супруги законной? Кто сей наглец?

Подвешенный на дыбу, с вывороченными суставами, старый князь хрипел:

— Знать ничего не знаю! — Он ещё надеялся спасти своих ближних.

Покончив с князем, Государь кивнул Скуратову:

— Едем к дочкам Воротынского, поминки устроим!

На глазах Иоанна Васильевича опричники обесчестили девушек.

Справедливо полагая, что родственники Воротынского, зная о пристрастии Государя переводить “изменников” под корень, постараются бежать, Иоанн Васильевич отрядил своего стремянного Никиту Мелентьева изловить оных.

Мелентъев, служивший не за страх, а за совесть, приказ выполнил. На другой день на дворцовой площади состоялась кровавая забава: голодные медведи растерзали несчастных людей.

Но накануне в Царицыном тереме вновь произошло нечто необычное: келья Аксиньи… оказалась пустой. Девица бежала. Сказывали, что побег устроил юноша, лицом поразительно похожий на Бориса Ромодановского. Влюбленных никто никогда более не видел: они словно растворились на безбрежных российских просторах.

Царица Анна успела свести счеты со своей обидчицей Сонькой Воронцовой. По приказу Государыни верные ей опричники привязали девицу к деревянным козлам и двое суток насиловали её. Затем Соньку вместе с козлами ещё живой сбросили в Москву-реку.

Иоанн Васильевич был разъярен. То ли за этот грех, то ли ещё за что, но царица Анна была насильно пострижена в монашенки под именем Дарья. Случилось это в Тихвинском монастыре 15 апреля 1572 года. Но четвертая жена Грозного прожила ещё пятьдесят четыре года! Скончалась она в августе 1626 года, уже после воцарения Романовых.

ПОЛЫНЬЯ

Необычное и страшное дело свершилось в любимой вотчине Иоанна Васильевича — Александровой слободе. Морозным ясным деньком ноября 1573 года, в канун Рождественского поста, на Царский пруд, изобиловавший рыбой, согнали десятка два мужиков. На ещё не окрепшем льду они пробивали громадную полынью. Их понукал усердный Никита Мелентьев, налево и направо раздавая затрещины. Этот воспитательный жест каждый раз встречался дружным хохотом: на берегах собралось множество любопытных. И хотя давно привыкли к государевым причудам, все ж удивлялись: “Оба̀че (старин. книжн. Однако), зачем сия прорубь?” Стражники, сами толком ничего не знавшие, шутковали: “Раков ловить сей час полезете!”

Тайну знал лишь сам Государь.

И сия тайна была ужасной.

Царская милость

В кремлевском дворце вновь шумел пир.

Бояре, разодетые в тяжёлые кафтаны золотой парчи с горностаевой опушкой, утробно рыгали;

— И то, последние разы гуляем! В Филипповский пост станешь тощим я ко овечий хвост.

Вот и отъедались, отжирались до бесчувствия, до несварения желудка. Государь ел мало, но пил, как всегда, за троих. Внесли перемену кушанья. Восемь стряпчих водрузили на столы подносы с жареными журавлями. От каждого по кусочку отведал сам повар — таков порядок! Кравчий нарезал журавлей. Государь принял из его рук оковалок, обвел тяжёлым взглядом сотрапезников: кому оказать почет, кого угостить?

Все замерли, а поп Никита, бывший некогда головорезом-опричником, потный, заросший волосом, громадный мужчина, пробасил в ухо Скуратову:

“Тебе, Малюта, Государь даст брашно…”

Но царь обнес своего любимца, а кивнул стремянному:

— Сие от щедрот наших Никите Мелентьеву! Мелентьев поднялся, поклонился столь низко, что смолянистые волосы свалились в лохань с солеными огурцами:

— Спаси Господь тебя, Государь-батюшка! Мы все пьем за твоё здравие — до дна!

— До дна, до дна! — загалдели за столом, жестами и поклонами выказывая свою преданность и любовь.