|
Но, глядя на этого ребёнка, вряд ли кто‑нибудь стал бы утверждать, что это доказательство было незначительным. Впрочем, Метти был не отец, а одно название. Ширли вывело из себя, когда священник назвал его отцом. Она сама была и отцом, и матерью. Метти предоставил ей свою сперму, а потом пару раз заходил и играл с Лизой, пока героин не завладел им без остатка. Вот и весь его вклад.
Он всегда был безвольным человеком, неспособным взять на себя ответственность и справиться с наплывом собственных эмоций. Большинство наркоманов, которых она встречала, были «кабинетными» романтиками. Метти тоже. Ширли любила это в нём, любила, когда он бывал открытым, нежным, отзывчивым и жизнерадостным. Но это длилось недолго. Ещё до «чёрного» он иногда бывал груб и озлоблён. Он писал ей любовные стихи. Они были прекрасными, но не в литературном смысле: просто они передавали удивительную чистоту чудесных эмоций. Однажды он прочитал, а затем сжёг одно из самых красивых стихотворений, посвящённых ей. Она спросила его сквозь слёзы, зачем он это сделал. Это показалось ей дурной приметой. Ширли ещё никогда в жизни не было так больно. Он обернулся и окинул взглядом их убогое жилище: – Посмотри вокруг. Ты об этом мечтала? Не обманывай себя: ты не живёшь, а мучишься. Его глаза были чёрными и непроницаемыми. Его заразительный цинизм и отчаяние отняли у Ширли последнюю надежду на лучшую жизнь. Они чуть было не свели её в могилу, и тогда она мужественно сказала: «Хватит».
2
– Тише, господа, прошу вас, – умолял обеспокоенный бармен ватагу горьких пьяниц, в которую плавно превратилась группа скорбящих. Долгие часы стоического пьянства и тоскливой ностальгии, наконец‑то, сменились песнопениями. Им ужасно захотелось петь. Напряжение спало. На бармена никто не обращал внимания.
Позор тебе, Шеймус О'Брайен, Все девушки Дублина плачут, Тебя проклинают и плачут, Позор тебе, Шеймус О'Брайен!
– ПРОШУ ВАС! Успокойтесь! – кричал он. В этом маленьком отеле в фешенебельном районе Лейт‑Линкса не привыкли к таким манерам, особенно в будни. – Какого хуя пиздит там этот мудозвон? Мы должны проводить, на хуй, нашего ёбаного корифана! – Бегби мечет хищный взгляд на бармена. – Слышь, Франко, – почуяв опасность, Рентон хватает Бегби за плечо, стремясь поскорее привести его в менее агрессивное расположение духа, – а помнишь, как ты, я и Метти поехали на открытие чемпионата страны? – А как же! Помню, блядь! Я ещё сказал, на хуй, тому мудаку из ёбаного телека, чтоб он выебал себя в жопу. Как его звали, блядь? – Кейт Чегуин. Чеггерс. – Точно. Чеггерс. – Чувак из телека? Из «Чеггерс Плейз Поп»? Чё, правда? – спросил Гев. – Во‑во, – сказал Рентон, а Франко самодовольно ухмыльнулся, подбивая его рассказать эту историю. – Короче, поехали мы на открытие чемпионата. А этот мудак Чеггерс брал там интервью для городского радио Ливерпуля, ну, просто пиздел с чуваками из толпы, да? Значит, подходит он это к нам, а нам в падло говорить с этим мудилой, но вы же знаете Метти, он вообразил себя ёбаной звездой экрана и начал грузить о том, типа, как классно тут в Ливерпуле, Кейт, и мы уматно провели время, и прочую херню. Потом этот дебил, этот мудак Чеггерс, или как там его зовут, тычет микрофон Франко, – Рентон показал на Бегби. – А он и говорит: «Пойди выеби себя в жопу, пидор!» Чеггерс покраснел, как помидор. У них был типа как «прямой эфир», и они потратили целых три секунды на то, чтобы вырезать эту фигню. Пока они хохотали, Бегби решил оправдать свои действия: – Мы приехали туда, блядь, на ёбаные гонки, а не пиздеть со всякими там пиздаболами с ёбаного радио, – у него было выражение лица делового человека, которого достали репортёры, пытающиеся взять у него интервью. |
