В ресторан заходят четверо парней, конкретно кирных. Шиза. Одного я, кажется, знаю. Наверно, встречались в универе.

– Чем могу служить? – спрашивает их Энди.

– Пару бутылок самого лучшего вина… и столик на четверых… – невнятно произносит он. Судя по их акценту, прикиду и манерам, это англичане среднего или выше среднего класса. В городе полно этих «белых колонистов». И это говорю я, только что вернувшаяся из Лондона! Студенты универа когда‑то делились на эдинбургцев, глазгосцев, бирмингемцев и кокни, а сейчас он превратился в отстойник для оксбриджских неудачников из соседних с Лондоном графств и пары‑тройки эдинбургских пэтэушников, представляющих Шотландию.

Я улыбаюсь им. Нужно отбросить все эти предвзятые мнения и научиться относиться к людям по‑человечески. Это влияние Марка, его предубеждения заразны, хрен шизанутый. Они садятся.

Один говорит:

– Какую девушку называют в Шотландии интересной?

Второй рявкает:

– Туристку!

Они говорят очень громко. Нахалы.

Один произносит, показывая в мою сторону:

– Впрочем, не знаю. Эту я бы не вышвырнул из кровати.

Ах, ты хуйло. Ёбаное дебильное хуйло.

Я вся закипаю внутри, но делаю вид, что не услышала этого замечания. Мне нельзя потерять эту работу. Мне нужны деньги. Не будет бабла – не будет ни универа, ни диплома. А мне нужен диплом. Мне он нужен больше всего на свете.

Пока они изучают меню, один из парней, темноволосый тощий мудак с длинной чёлкой, похотливо улыбается мне.

– Каг дзила, драгуша? – говорит он, подражая произношению кокни. У мажоров это нынче модно. Боже, как мне хочется послать этого придурка на хуй. На хрен мне это сдалось… но ничего не поделаешь.

– Улыбнись нам, дзифчушка! – говорит тот, что пожирнее, низким, развязным голосом. Голос высокомерного, тупого мажора, не отягощённого чуткостью или интеллектом. Я пытаюсь снисходительно улыбнуться, но мышцы лица остаются неподвижными. И на этом спасибо.

Принять заказ – сущий кошмар. Они поглощены беседой о карьере, с наибольшим уважением отзываясь о профессиях брокера, рекламного агента и менеджера, и как бы между делом пытаются меня унизить. Тощий придурок спрашивает, когда я кончаю работу. Я не обращаю на него внимания, а все остальные начинают гикать и стучать кулаками по столу. Я записываю заказ, чувствуя себя раздавленной и опозоренной, и ухожу на кухню.

Я вся дрожу от злости. Интересно, надолго ли меня хватит? Если б я хоть могла отвести душу с какой‑нибудь чувихой – Луизой или Маризой.

– Ты что, не можешь выгнать на хуй этих поцев? – отрываюсь я на Грэхэме.

– Это работа. Клиент всегда прав. Даже если он ведёт себя, как хуева залупа.

Я помню, Марк рассказывал, как несколько лет назад он работал на шоу «Лошадь года» в Уэмбли – разносил продукты вместе с Дохлым. Он всегда говорил, что официанты обладают властью: никогда не трогай официанта. Он был, конечно, прав. Настало время воспользоваться этой властью.

У меня самый разгар месячных, и я чувствую себя, как выжатый лимон. Я иду в туалет и меняю тампоны, заворачивая использованный (он насквозь пропитан выделениями) в туалетную бумагу.

Двое из этих чёртовых мажоров‑империалистов заказали суп: наш фирменный – с томатами и апельсинами. Пока Грэхэм занимается приготовлением основных блюд, я беру окровавленный тампон и опускаю его, как мешочек с чаем, в первую миску с супом. Потом выдавливаю вилкой его мерзкое содержимое.