– Так‑таки не виноват? Я долго молчал, блядь, но этот хитрожопый меня уже достал, – он показал на распростёртую фигуру Джэкки, который пытался спрятать своё стремительно распухающее лицо.

– Что тут, бля, происходит? – спросил Нац.

Билли не обращал на него внимания и смотрел на Джэкки в упор:

– И давно это продолжается, Джэкки?

– О чём это он? – спросил Джэкки, но его хнычущему голосу недоставало уверенности.

– Канары, ебена мать! Где вы встречаетесь с Фионой?

– Ты ебанулся, Билли. Ты же слышал, что сказала эта тётка, – покачал головой Джэкки.

– Фиона – сестра моей Шерон, бля. Ты думал, я закрою на всё глаза, сука? Сколько ты с ней трахаешься, Джэкки?

– Это было только один раз…

Биллино возмущение заполнило собой всю лестницу и проникло в сердца его товарищей. Он высился над Джэкки, как карающий ветхозаветный бог, выносящий свой приговор.

– Один раз, блядь! И кто мне теперь скажет, что Гранти об этом ничего не знал? Кто мне скажет, что его сгубило не это? Его «лучший друг», блядь, ебёт его же тёлку!

Ленни посмотрел на Джэкки, трясясь от злости. Потом он перевёл взгляд на остальных: глаза у них горели. За какую‑то долю секунды они заключили между собой негласный договор.

Вопли Джэкки разносились эхом по всей лестнице, пока они пинали его ногами и волочили с одного марша на другой. Он тщетно пытался защищаться, надеясь, несмотря на страх и боль, что всё‑таки останется в живых и сможет уехать из Лейта, когда этот самосуд кончится.

Слезая по новой

Общий вагон

Ох, ё– моё! Голова, как чайник, бля, я говорю, бля. Иду прямиком к ебучему холодильнику. Йес! Два батла «бэка». В самый раз. Выпиваю их одним залпом. Сразу полегчало. Но надо следить за временем, бля.

Когда я возвращаюсь в спальню, она ещё дрыхнет, сука. Гляньте на неё: толстая, ленивая стерва. Она думает, если у неё бэбик, так значит, можно валяться целый божий день, бля… но об этом в другой раз, бля. Короче, я собираюсь… лучше бы джинсы постирала мне, сучка… 501‑е… где мои 501‑е, бля?… вот они. Её счастье.

Она проснулась.

– Фрэнк… что ты делаешь? Куда ты собрался? – спрашивает у меня.

– Я ухожу. У меня дела, – говорю ей. – Куда, на хуй, делись мои носки?… – С бодуна на всё уходит в два раза больше времени, а тут ещё эта сука капает мне на мозги.

– Ты куда? Куда?

– Я же сказал, мне надо заныкаться, блядь. Мы с Лексо натворили делов. Больше ничё сказать не могу. Мне лучше исчезнуть на пару недель, бля. Если придут менты, ты меня сто лет не видела. Ты думала, я вожу ёбаные грузовики. Запомни, ты меня не видела.

– Но куда ты собрался, Фрэнк? Куда ты идёшь, чёрт возьми?

– Много будешь знать, скоро состаришься. То, о чём ты не будешь, бля, знать, они не смогут из тебя, на хер, выбить, – сказал я ей.

Тогда эта сукина кляча встаёт и начинает, бля, орать на меня, типа, я не могу просто так уйти. Я заехал ей по еблу, а потом выписал подсрачник. Сука падает на пол и стонет. Сама виновата, блядь, я ж объяснял ей, со мной нельзя говорить в таком тоне. Таковы правила игры, принимай их или вали на хуй.

– РЕБЁНОК! РЕБЁНОК!… – вопит она.

Я типа передразниваю её:

– ЛИБЁНОК! ЛИБЁНОК!… Заткни свою ёбаную пасть и не говори мне про этого ёбаного ребёнка! – А она валяется на полу и вопит, как хуева труба.

Может, это даже не мой ребёнок, бля.