Нориэль от всего сердца жалела чужаков, одиноких и бездомных. Чтобы отвлечься и начать разговор, она указала на себя.

– Нориэль, – произнесла она и указала на Хуану.

Леатрис ответила:

– Мама.

– Мама, – повторила Нориэль. Хуана подняла голову и вытерла глаза.

– Хуана, – уточнила Леатрис. Потом указала на себя: – Леатрис. – И на брата. – Осеберг.

– Леатрис. Леатрис, дочь Хуаны. Осеберг, дочь Хуаны, – улыбнулась довольная Нориэль.

Хуана ахнула и распрямилась, глядя на рослую жену кузнеца с поганым ртом.

– Он не Осеберг кто‑то такой Хуаны, как ты говоришь! – взорвалась она. – Я беспорочная вдова. И ты должна знать, что это законные дети их отца, у нас был честный брак. Как ты смеешь! Хоть мы и нищие…

Нориэль вопросительно посмотрела на Леатрис, которая показала на себя и пояснила:

– Леатрис, дочь Моргата. – Она пыталась произносить слова, как это делала Нориэль. Потом она показала на брата и сказала на своем языке: – Осеберг, сын Моргата. – Чтобы объяснить яснее, она высоко подняла руки и показала на воображаемого человека. – Моргат, мой отец, – объяснила она. Потом провела воображаемым ножом по горлу, и глаза ее заполнились слезами. – Моргат, – простонала она и всхлипнула.

Нориэль обняла девушку. Ах! Их мать по рождению мертва, кажется, убита фальконерами или кем‑то еще, а Хуана их приемная мать и хочет, чтобы ее сестру‑подругу не забывали. Нориэль обняла и Хуану и вздохнула:

– Мне жаль. – Ей хотелось бы иметь три руки, чтобы обнять и Осеберга, чтобы утешить эту девочку, которая стоит, повернувшись к ним спиной и опустив плечи, словно отказавшись от утешения. Что ж, они ведь действительно среди чужих.

– Осеберг, дочь Моргата, – проговорила Нориэль и поманила его к себе. Подросток повиновался, на глаза тоже навернулись слезы. Хуана резко сделала замечание:

– Большие мальчики не плачут, Осеберг, а ты отныне единственный мужчина и глава семьи.

– О, мама, оставь его в покое! – возразила Леатрис. Нориэль, ничего не понявшая из этого разговора, вздохнула. «Мокрая курица», – прозвала она Хуану. Осеберг просто еще ребенок. У Леатрис как будто имеется здравый смысл. Нориэль налила похлебки в чашки и передала ближайшей из своих гостий для раздачи всем. Осеберг взял первую чашку и сразу начал есть. Нориэль возмутилась:

– Осеберг, дочь Моргата! Покажи, как ты воспитана!

Парень удивленно поднял голову. «Как избалована», – подумала Нориэль и жестом показала, чтобы он передал чашку.

Как бы то ни было, а завтрак был роздан и съеден. Но когда все встали из‑за стола и Осеберг, ни слова не говоря, направился к двери, Нориэль остановила его. Указав на посуду, она знаком велела убрать ее. Осеберг с неохотой убрал свою посуду, Леатрис и Хуана сделали то же самое, а Хуана принялась мыть тарелки, строго приказав Леатрис помочь ей. Осеберг вслед за Нориэль пошел в кузницу.

Хуана вздохнула. Они с дочерью работницы в доме жены кузнеца. Единственный человек здесь, который, кроме старух, умеет говорить по‑человечески, – нахальная рыжеволосая шлюха Арона, и даже ее сын должен выполнять работу слуги. Да, их ждут тяжелые времена.

Внизу у мельницы схлестнулись две непреодолимые силы.

– Красиво говорит! – фыркнула Леннис, подбоченясь.