– Арона! – звал Эгил. Волшебница налила супа в красную глиняную миску, протянула ложку из того же материала, потом села и посмотрела куда‑то в пространство. Крики прекратились. Девушка почувствовала, что Эгил возвращается в Дом Записей. Довольная, волшебница смотрела, как девушка ест, пока ее миска не опустела.

–. Я знаю, это должно было случиться, – голос волшебницы доносился словно с расстояния. Рыжая Малышка села Ароне на колени и замурлыкала. А волшебница принялась связываться с хранительницей записей, чьи экстра чувства были сильнее зрения и слуха.

На рассвете Эгил пришел в дом волшебницы. С ним была расстроенная Марис. Волшебница усадила их и Арону, села сама.

– Можем передать дело старейшим, – рассудила она, – а можем и сами договориться.

Лицо старой хранительницы, затуманившееся при мысли о еще одном собрании, прояснилось. Ужасный позор – не суметь сохранить порядок в собственном доме.

– Марис, ни при каких обстоятельствах девушка и он‑девушка не должны жить в одной комнате, за одним исключением: в случае «замужества», о котором говорила позавчера Хуана, дочь Гунтира, – заметила волшебница с легким отвращением. Сами волшебницы отвергают брак. – Эгил действовал в соответствии со своими обычаями. Каждому псу один кусок, не два. Мы должны всех предупредить, чтобы девушек и он‑девушек отныне держали порознь. Созвать собрание, или ты это сделаешь?

Эгил мрачно поглядывал на Арону из‑за своей миски с супом.

– Не могу поверить, что у вас нет понятия брака, – начал он, остановился, но волшебница кивнула. – Арона, я никогда не причинил бы тебе вреда. Я хочу быть честным. Я хочу, чтобы ты стала моей… «сестрой‑подругой» – это самое близкое, что я могу найти на вашем языке. Но есть еще одно слово, оно используется только в самых древних записях. Ты меня понимаешь?

Арона вспоминала строки древних записей. Наконец она вздохнула:

– Понимаю. Но мне еще нужно подумать. Должно быть так, как говорила Хуана, дочь Гунтир: покорность, исполнение обязанностей и повиновение, словно я служанка?

– Великие боги, нет! Эта женщина ненавидит мужчин, брак и все в нем, за исключением того, что он придает женатому человеку респектабельность. И я сомневаюсь, чтобы ее знаменитый дедушка существовал где‑то, кроме ее воображения. Ты заметила: Осеберг –это название города, а не имя человека? Я буду любить тебя, беречь и защищать. И когда‑нибудь ты станешь знатной леди, потому что я уже на пути к этому. Наши сыновья станут здесь большими людьми.

Он говорил преимущественно на своем языке и использовал слишком много незнакомых понятий, чтобы Арона его хорошо поняла. Она сидела, глядя на него, взгляд ее желтых глаз оставался непроницаемым.

– Будет ли так, как написано в древних свитках: он‑сестры‑подруги становятся хозяевами и господами своих женщин? – спросила она.

Эгил усмехнулся.

– Сказки и легенды! Надеюсь, я буду для тебя лучше их! Но также надеюсь, что ты не отравишь мне суп из‑за женского каприза. Мир? – Он протянул руку. – Вижу, что твоя скромность оскорблена, и, говоря по правде, это делает тебе честь. – Он взял ее руку, но не как хулиган, а как друг. Наклонил голову и мягко сказал: – У нас… чужаков… говорят, будто вы не знаете стыда и скромности. Теперь я знаю, что это не правда. Но вы не такие, как наши женщины. Принимаешь мое извинение?

– Договорились, – неохотно отозвалась она. Когда, вернувшись в Дом Записей, Эгил настоял на том, чтобы его вещи были перенесены в амбар или подвал, подозрения Ароны несколько рассеялись.