Она давно научилась делить людей на три категории. Кто может заступиться или поделиться едой — друг, кто пройдет мимо, не тронув, скользнув потерянным взглядом — тень, остальные — враги. Их видно сразу, по глазам — звери, не люди. Хуже зверей. Сожрут ради потехи и не заметят.

Шаг, еще один. Прочь. Уйти. Куда? Она явственно ощущает холод убежища, бесконечный холод еще одной ночи. Маленькие круглые свечи дают так мало тепла, она почти засовывает в них пальцы, чтобы поймать хоть крохи. Сон тягучий, словно патока, обматывает голову, она клониться вперед — резкая боль от ожога выхватывает из полудремы, разрушая очередную иллюзию жизни. Спокойный сон — еще одно недоступное ей сокровище. Крохотный огонек свечи трепещет, пытаясь разогнать холод, тьму и одиночество. Что может малыш против всего мира?

Сидящая около костра фигура пошевелилась, еле заметно. На груди встопорщился край куртки, но рука прикрыла воротник, прошептав еле слышно: «Тихо, Матильда. У нас гости».

— И долго, ты будешь там стоять? — громкий, густой голос — таким только неприятеля разгонять или псалмы петь, заставил её вздрогнуть всем телом и отшатнуться под спасительный полумрак разрушенной стены, — проходи, ужин скоро будет готов.

Она колебалась недолго. Котелок, висящий над огнем, манил к себе, похлеще норкового манто или бриллиантового ожерелья. Пододвинула ящик, присела на краешек, готовая в любой момент сорваться с места.

Незнакомец ничего не сказал, только во взгляде проскользнуло нечто похожее на жалость. Он был высок, широкоплеч, настоящий русский богатырь — борода закрывала пол лица, блестя при свете костра серебром, а вокруг глаз собрались крохотные морщинки. Такому бы Деда Мороза играть на каком-нибудь утреннике.

Было что-то располагающие в облике незнакомца, и она выдохнула, стянула варежки, протянула руки к огню. Боже, как она замерзла! Кончики пальцев завибрировали, словно по ним застучали маленькие молоточки. Сидеть бы так самое малое вечность. Ощущая, как отогревается замершее сердце, как начинают пылать щеки.

— Смотри, не сгори, — добродушно проворчал незнакомец, — ишь, малец, как замерз. Почти в огонь влез.

Она нехотя отодвинулась.

— Меня отцом Алексеем зовут, монах я. Но ты можешь звать дядей Лешей, не до этикету, согласен?

Он замолчал, давая гостю возможность назваться, но паренек лишь немного сдвинулся в сторону от огня, и то добре. Еще полыхнет. Ох-хо-хо, сколько их таких осталось грязных, да тощих пасынков войны.

Монах — это хорошо, отстраненно подумала она. Из прошлого всплыла картина — высокий каменный храм, нарядные огоньки свечей, черные ряды монашек, светлые лица — резким контрастом со строгой одеждой. Как давно и как тяжко. Она научилась жить сегодняшним днем. Еда есть — хорошо, тепло — еще лучше. Прошлое осталось в прошлом.

Монах наклонился, подобрал с земли несколько досок от ящиков, никак с какого-то склада притащил, бросил в костер. Тот жадно заурчал, принимая подачку, рассыпая в благодарность веер золотистых искр.

За пазухой черной куртки внезапно тихо запищало, а затем оттуда высунулась остренькая крысиная мордочка, с любопытством оглядела гостью, жадно принюхалась.

Та качнулась назад, не сумев скрыть отвращения — крыса! Вот кто прекрасно чувствовал себя в разбомбленном городе. Их писк по ночам не давал уснуть. Их лапки царапали нейлон, пытаясь забраться внутрь спальника. Добраться до живого мяса… Враг — серый, мелкий и беспощадный. Враг, которого ей было по силам убить.

— Не пугайся, — мужской голос прорвался сквозь пелену ярости, — это Матильда.